В его кругу сдерживали такие проявления чувств, ругали даже порывистых детей. Вести себя подобно простолюдинам, не знавшим ни приличий, ни правил поведения, считалось недостойным. Сэр Орландо пытался отвести взгляд от страстных объятий, но не мог. Он никогда не видел, чтобы люди были так счастливы. И вдруг с болью ощутил свое одиночество, навалившееся на него после смерти жены. Он бы не признался в этом, но при виде возлюбленных, не таивших своих чувств, судья вдруг почувствовал – хоть и ненадолго – нечто вроде зависти.
Карета оставила виселицу позади и свернула на дорогу, ведущую в Лондон. Бреандан понял, где он, и освободился из объятий Аморе. Его презрительный взгляд остановился на Трелонее, сидевшем напротив.
– Как же вам не хотелось признавать, что я невиновен, разве не так? – с вызовом сказал он. – С самой первой нашей встречи вы считали меня подлецом. Почему? Потому что я ирландец? Я никогда не делал ничего плохого. Но вы решили, будто я непременно хочу вас ограбить, хотя я только пытался помочь вам, когда вы, пьяный и беспомощный, валялись на улице. Вы высекли меня за преступление, которого я не совершал, и без церемоний отправили меня на виселицу за убийство, к которому я не имел никакого отношения, ни на секунду не усомнившись в моей виновности. И теперь вы требуете благодарности только потому, что в последний момент передумали?
– Нет, – сухо ответил сэр Орландо. – Я хотел бы больше никогда не видеть вас в моем суде. Постарайтесь в будущем не попадать в неприятные ситуации.
Ненависть во взгляде ирландца заставила Трелонея содрогнуться. Ему стало ясно – он помог спасти жизнь своему личному врагу, хотя не мог отрицать, что сам сделал его таковым. Макмагон сказал довольно точно: сэр Орландо с самого начала считал его дурным человеком только потому, что тот ирландец, а значит, варвар, бунтарь и разбойник. Трелоней уже не раз отправлял ему подобных на виселицу за кражу или разбой и недолго думая причислил к ним Макмагона. Узнав, что Фоконе иезуит, судья поначалу не смог преодолеть предрассудки. Так и в этом случае он не разглядел человека, с которым имеет дело.
Да, Трелоней признавал, что был несправедлив по отношению к Макмагону. Но это было выше его сил. При мысли о том, что отныне этот ненавидящий его человек будет рядом, Трелонея охватывало огромное беспокойство, почти страх. Макмагон вполне способен в один прекрасный день, когда судья меньше всего будет этого ожидать, отомстить ему. Нужно остерегаться его. Сэр Орландо, подумав, обратился к сидевшему рядом с ним священнику:
– Я бы советовал вам вывезти его из города, а еще лучше из страны. Советники удовольствуются моим объяснением, но за друзей сэра Джона Дина я поручиться не могу. Они могут устроить самосуд. Существует много возможностей под каким-нибудь предлогом засадить человека в тюрьму и испортить ему жизнь.
– Вынужден с вами согласиться, милорд, – с тревогой ответил Иеремия. – Для него в самом деле лучше на какое-то время исчезнуть.
Карета судьи доехала до Стрэнда и остановилась у дома Хартфорда. Иеремия на прощание благодарно пожал Трелонею руку, Аморе подарила ему теплую улыбку. Только Бреандан, выходя из кареты и направляясь в дом вместе с Иеремией и Аморе, не удостоил своего спасителя даже взглядом.
Иезуит зашел только для того, чтобы осмотреть царапины ирландца и еще раз проверить, как заживают его искалеченные большие пальцы. Он оставил Аморе баночку с мазью, которую всегда носил с собой.
– Он должен как можно скорее уехать из Лондона, – еще раз повторил Иеремия.
– Я позабочусь об этом, патер, – заверила его Аморе, у которой уже созрел план.
– Удачи, сын мой, – сказал священник молодому человеку.
Тот с благодарностью обнял его:
– Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, патер. И сохраню ваши заветы в сердце, уверяю вас.
Когда Иеремия ушел, в спальне поставили деревянный чан и Бреандан смыл с себя грязь Ньюгейта. Аморе с любовью перебрала его вымытые спутанные волосы и расчесала их своим гребнем.
Слуга накрыл стол. Поев, Бреандан почувствовал наконец усталость. Аморе втирала ему в раны мазь, а он клевал носом.
Еще какое-то время она сидела на кровати и смотрела на него, вне себя от счастья, что он живой, здоровый и рядом. Для нее больше не существовало никаких других мужчин. Но она уже знала, что с ним трудно. Хотя она была уверена в его любви, в тот роковой день три недели назад он без всяких объяснений мог оставить ее только потому, что почувствовал свою никчемность, так как целиком зависел от нее. И даже теперь, когда они снова обрели друг друга, их отношения не изменились. Пройдет немного времени, и Бреандан снова начнет страдать от того, как мало он может, и тогда она, вероятно, потеряет его навсегда. При этой мысли у Аморе заболело сердце. Нужно что-нибудь сделать, помешать этому, и она уже знала что.
Решительно поднявшись с кровати, Аморе села за инкрустированный стол и написала короткое письмо французскому посланнику, в котором сообщала о рождении сына. Конечно, месье де Коменж уже наверняка знает об этом, но Аморе была уверена, что он поймет намек и нанесет ей визит. Запечатав письмо, она отдала его Уильяму с поручением передать графу в руки. Затем, заглянув к сыну и кормилице, снова вернулась к Бреандану и присела рядом с ним на постель.
Глава сорок вторая
Иеремия и сэр Орландо изучали документы и протоколы процесса Джеффри Эдвардса, чтобы как можно больше узнать о человеке, которого повесили вместо убийцы. Трелоней предупредил священника, что не стоит ожидать слишком многого, так как обычно эти документы не содержали подробных сведений об обвиняемых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127