Поначалу она переписывалась с некоторыми из них, но вскоре переписка сама собой иссякла. В сущности, между ними не было ничего общего, а жизнь школьных подруг казалась Дилайле легкомысленной, несерьезной – они жили за государственный счет, каждый день отправлялись на лекции, торчали в студенческих барах и еженедельно меняли парней. А она вела настоящую взрослую жизнь: работала, платила налоги, готовила для Ленни спагетти по-болонски и запеканку с мясом (других рецептов она не знала) и сидела с ним в обнимку перед маленьким черно-белым телевизором, подаренным ее дядей, иногда поворачивая вешалку, из которой они наспех смастерили антенну, чтобы было лучше видно.
Но прошло несколько лет – Дилайла не могла сказать наверняка, случилось это до или после переезда в новый дом и что стало тому причиной, – и все переменилось, или это она сама изменилась. Словом, Дилайла скисла. Ей ужасно захотелось чего-то нового, доселе неведомого. Бывали дни, когда ей не хотелось вообще ничего. Потом дни превратились в недели, а недели – в месяцы. Скука прогрессировала, как болезнь, и заразила своим вирусом ее отношения с Ленни, ее дом и всю ее жизнь.
Дилайла все чаще стала задумываться об однообразии своей жизни. Однообразие выглядит так. В восемь утра трезвонит будильник, Дилайла быстро принимает душ, потом идет вниз и варит два яйца для Ленни, который будет завтракать, вперившись в телевизор. Не оторвавшись даже для того, чтобы очистить яйцо или погрузить ложку в его недра, он медленно жует и слушает прогноз погоды. Но ведь так было не всегда! Раньше они завтракали вместе: мазали маслом тосты и хихикали, целовались перепачканными клубничным джемом губами и толкали друг друга под столом. А теперь Дилайла считает утро удачным, если Ленни пару раз что-нибудь буркнет. Он не двигается с места, пока немудреная детская мелодия не возвестит об окончании передачи. Тогда Ленни, мурлыкая что-то себе под нос, поднимает свое тело с дивана, завязывает галстук перед зеркалом в холле, приглаживает волосы – и только теряет время – и наконец, вполне довольный собой, кричит: «Ку-ку, киска! Увидимся за чаем», – сгребает с вешалки поношенную прорезиненную летную куртку образца 1987 года (или около того) и уезжает, напевая все тот же идиотский мотивчик.
Дилайла будет мыть посуду и готовиться к очередному рабочему дню в ресторане. Быстро проглотит две чашки крепкого черного кофе, одновременно роясь в сотне пар колготок и проклиная себя за то, что не может выбросить даже одну, глупо надеясь – а вдруг пригодятся: «Буду носить их с длинными платьями» (откуда у нее длинные платья?) или «Сгодятся зимой под джинсы» (какой дурак надевает колготки под джинсы? Разве что женщины из прачечной). Наконец ей удается найти целую пару в глубине комода. Дилайла быстро натягивает униформу официантки, гладит шестилетнего уиппета Фэтцо, который мокрым шершавым языком слизывает с ее щек румяна, и выходит из дома в десять минут одиннадцатого. Нужно было бы выйти в десять, но она всегда опаздывает на десять минут, даже когда встает на десять минут раньше. Значит, придется бежать на 636-й автобус, потому что он уже отходит от конечной. Но Дилайла все-таки успевает и садится на высокое сиденье над колесом, и ее ноги обжигает горячим воздухом.
Взгромоздившись на сиденье с клетчатой рыже-черной обивкой, она прислоняется к окну и читает журнал, пока автобус медленно тащится через центр Брэдфорда. Иногда Дилайла бросает взгляд на сердитых пенсионеров в очереди, молодых индианок в ярких цветастых сари, мамаш с упирающимися детьми, на детские коляски и набитые хозяйственные сумки, которые они пытаются втащить в автобус. Она угрюмо смотрит на тридцатилетних замотанных и задерганных женщин и спрашивает себя: не такой ли она сама станет через несколько лет? Не это ли ее будущее – коляска для двойни и поездки в «Товары для детей»?
В «Эскарго» метрдотель Паскаль уже ждет ее, крутится на подбитых каблуках начищенных до блеска туфель, вертит своей маленькой и вытянутой огурцом головой в разные стороны, как неугомонный попугайчик, и постукивает по часам длинным наманикюренным ногтем. Дилайла, как всегда, бормочет в ответ торопливые извинения, хватает белый передник с оборкой (тщетная попытка менеджеров вынудить посетителей не давать персоналу щедрые чаевые, а класть эти деньги в карманы самих менеджеров) и стелет на столы белые льняные скатерти. На ее смену приходились ленчи выпивох-бизнесменов, во время которых она подавала бифштексы с кровью, булочки, наструганное завитушками масло без холестерина на маленьких серебристых тарелочках и разливала в высокие стаканы теплое красное вино. Никому из посетителей и в голову не приходило, что все это сюда привозят в готовом виде – замороженное и упакованное. Счастливые в своем неведении, они пили и жевали, расстегивали ремни и воротнички, промакивали лбы белыми крахмальными салфетками, закуривали и со смехом отпускали шуточки в адрес несговорчивого парня из финансового отдела или новой секретарши с выдающимся бюстом.
Дилайла проработала в «Эскарго» меньше года. Это был один из тех ресторанов, в которых притворялись, будто подают традиционные блюда французской кухни, и платили официанткам больше, чем в других заведениях. Да и клиенты здесь были поприличнее. Деньги тут доставались легко. Особенно после того, как Дилайла научилась потихоньку разбавлять выпивку, укрывшись за стойкой бара. Нет, ей не нравилась эта работа. Но что еще она умела делать? Она пробовала устроиться в офис, но ее машинопись сильно хромала, она терпеть не могла весь день сидеть сиднем за столом, переводя телефонные звонки, которые то и дело разъединяла, и тщетно пыталась вникнуть в замороченные компьютерные системы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87