Мама осторожно вытянула Терезин блокнот из моих крепко сжатых пальцев и положила на мой стол. Потом раздела меня, поцеловала в лоб и подождала, пока я не залезу под одеяло. Посмотрела на меня еще раз, и слезы снова потекли по ее распухшим щекам. Напоследок она послала мне воздушный поцелуй и закрыла дверь.
До этого дня я не знал, как долго тянется ночь. Не успевал узнать. Всегда наступало утро. Но мир вдруг перестал вращаться, и ночь накрыла Детройт, как брезентом, и задушила его. Когда мать укладывала меня в постель, было уже хорошо за полночь. После ее ухода я проворочался, как мне показалось, несколько часов с одним желанием – чтобы кожа перестала зудеть. Простыни были словно усыпаны колючками. Я так расчесал себе под коленом, что испачкал кровью матрас. Я думал о людях в черных масках, рыщущих среди хвойных деревьев, о Снеговике – как он, откинув назад голову с развевающимися на ветру длинными космами, ловит ртом снег. Думал о своем брате – как он плакал, прижавшись ко мне. Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, и клацал зубами от зуда, когда раздался первый стук в окно. Словно мне выстрелили в спину. Я оцепенел. Ветка, должно быть. Один поворот рычажка жалюзи – и я бы узнал точно. Наверняка увидел бы березовую ветку, согнувшуюся под тяжестью снега, а еще, может, розовые, как царапины, прожилки на небе. Отложу-ка я это до утра, решил я.
Но тут раздался второй стук.
Третий стук был больше похож на удар – даже стекло задребезжало. Еще один такой удар – и окно разобьется, мелькнуло в голове. Вскарабкавшись на колени, я открыл жалюзи и увидел прижатое к стеклу лицо Терезы Дорети. Я с трудом подавил крик.
Тереза была в белой шапочке с помпоном. Щеки и рот раскраснелись, а в глазах зияла та же пустота, что и вечером, – точь-в-точь как у Снеговика на рисунке в газете. Казалось невозможным, что такие глаза способны моргать, смотреть, плакать. Я прижался лицом к ее лицу, почти его касаясь. Мое лицо – стекло – ее лицо. Рука в варежке, сжатая в кулачок, тут же разжалась и плашмя легла на стекло. Только через несколько секунд я понял, что Тереза мне помахала.
– Привет, – сказал я.
– Выходи, – проговорила она шепотом, как нельзя более подходящим для «Убийства в темноте». – Скорее.
Тереза отступила от окна всего на один шаг, но лицо ее сразу же залепили снежинки, и она стала казаться совсем нематериальной: ни кожи, ни костей – лишь ночь и белизна.
И все-таки у меня получилось! Я только что не улюлюкал от счастья. Тереза пришла за мной. Она избрала этот немыслимый час, чтобы появиться у моего окна и пригласить меня вернуться в ее жизнь. Значит, оно действительно того стоило. Завтра я всем покажу нормальную Терезу: и ее отцу, и Барбаре, и моим родителям! Она снова будет улыбаться, говорить, умничать. Они, может, и рассердятся, но поймут. Я вытащил из полуоткрытого ящика комода свитер и джинсы, натянул вчерашние носки. Потом довольно долго прислушивался к звукам в коридоре. Какие-то шорохи доносились из комнаты родителей, но ни шагов, ни голосов не наблюдалось. Прокравшись в прихожую, я выждал несколько секунд у парадной двери и только потом открыл. Мой дом скрипел и постанывал в темноте, как старая баржа на причале. Так всегда было, когда я вставал среди ночи. В гостиной царил полный кавардак. Стулья и лампы стояли как попало, коврик сбился в кучу. На полу валялись три красные пластиковые чашки, а один из отцовских динамиков грозил в любой момент свалиться с подставки. Комната выглядела, как диорама нашей гостиной в обувной коробке после того, как ее хорошенько встряхнули. Щурясь от холода, я вышел на улицу.
Ветер выл не умолкая, временами переходя на крещендо, как будто над головой то и дело взлетали самолеты. Тереза стояла у высокой сосны во дворе перед домом. В белой шапочке, с бледным лицом, она была почти невидима в снежном вихре. Я закрыл дверь и зашагал к ней, пригнув голову и глядя, как подошвы надкусывают свежий хрустящий лед. Такие знакомые деревья казались в этот час какими-то приплюснутыми. Вдруг Тереза развернулась на каблуках и двинулась в сторону дороги на Сидровое озеро. Я бросился за ней. Мои незашнурованные башмаки захлопали о пятки.
– Эй! – окликнул я, нагнав ее.
Мне пришлось схватить ее за обе руки, чтобы не дать ей уйти, но стоило ей остановиться, и она словно вросла в землю, неподвижная как статуя. Вот мы и вместе. Я и Тереза Дорети. Одни в целом свете. Ни о чем другом я думать не мог. Это было именно то, чего я всегда хотел.
– Как тебе удалось выбраться? – спросил я.
Она явно улыбалась, хотя и едва уловимо. Потом улыбка пропала. Я смотрел на парок, идущий у нее изо рта. И тут меня прорвало, слова хлынули, как кровь из вскрытой артерии.
– Мы все время пытались с тобой увидеться. Твой отец нас не впустил. В школе все странно. Она кажется пустой, даже когда мы там. Как будто мы все исчезли. Мисс Эйр вообще не появляется. Где ты была?
Я мельком взглянул на дом Фоксов, мрачный и тихий. Тереза здесь. Спенсер здесь. Впервые в жизни я почувствовал себя могущественным. Я применил силу к миру, и мир отреагировал.
Тереза продолжала смотреть куда-то мимо меня.
– Спенсер совсем рядом, – сказал я. – С ним все хорошо. Он ждет нас у Фоксов.
Осознав, что все еще держу ее за руки, я их отпустил и увидел, как они задрожали на весу, прежде чем упали по швам. Ничто из того, что я сказал, похоже, не произвело на нее ни малейшего впечатления. У нее был такой вид, как будто она даже не понимала, где находится.
– Тереза, мы так перепугались! – От радости и возбуждения я говорил чересчур быстро. – И все-таки это сработало, понимаешь? Ты – здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108