Дверь распахивается, в кабинет, шатаясь, вбегает Луиза и падает в обморок.
(Марешалю.) Бедняжка Луиза никак не может примириться с его смертью, она падает в обморок по нескольку раз в день.
Марешаль. Может быть, это опасно?
Вивиан. Нет, ничего страшного, мы уже привыкли. (Открывает ему дверь.)
Марешаль, кивнув Людовику, уходит в сопровождении Вивиан. Людовик стоит посреди комнаты и с ужасом смотрит на Луизу, лежащую в обмороке на ковре. Внезапно из комнаты Вивиан выходит профессор Гаррон и наклоняется над Луизой. Он в черном костюме.
Людовик. Ах, это вы…
Профессор Гаррон. Да, это я… И если бы я только мог себе представить, что от меня потребуют подобную вещь, я лучше сразу бы навсегда отказался от всех телевизионных передач в мире.
Людовик. Кто вас вызвал сюда?
Профессор Гаррон. Вивиан влетела как бомба, она буквально вытащила меня из квартиры, мне пришлось одеваться на лестнице. Человек моего положения, моего возраста…
Возвращается Вивиан.
Вивиан. Профессор, вы были просто великолепны!
Профессор Гаррон. Я сделал все, что мог.
Вивиан. Она все еще в обмороке?
Профессор Гаррон. Да, и это не самое худшее. Мы могли ее убить.
Людовик (к Вивиан). Спасибо, Вивиан. Вы блестяще все это проделали.
Вивиан. Уж такая я всегда. Если возьмусь за дело, так иду до конца.
Луиза медленно приходит в себя. Увидев профессора Гаррона, пугается.
Луиза. Что со мной?
Профессор Гаррон. Дышите глубже…
Луиза. Я видела что-то ужасное! Вы лежали, вытянувшись на постели…
Людовик. Вы слишком переутомились, вполне естественно.
Луиза. Да, мне все это говорят.
Вивиан. Почему бы вам не поехать отдохнуть в Ниццу к вашей племяннице?
Луиза. До тех пор, пока я нужна мсье Стефану, я никуда не уеду. Боже мой, а он жив?
Вивиан. Да, и ему все лучше и лучше.
Луиза. Совершенно не понимаю, что здесь происходит. Я думаю, мне лучше пойти полежать.
Людовик. Если у вас снова начнутся галлюцинации, немедленно позовите нас! Не стесняйтесь!
Луиза, шатаясь, выходит из кабинета.
Профессор Гаррон. Я не могу допустить, чтобы ее выдавали за сумасшедшую.
Людовик. Я тоже, но я пытаюсь спасти собственную шкуру любыми средствами. Во время кораблекрушения всегда находится моряк, который первый бросается в спасательную лодку с криком: «Дети и женщины, за мной!»
Профессор Гаррон. Мсье Мерикур! Возьмите себя в руки! В каких бы денежных затруднениях человек ни находился, должны существовать границы его алчности и низости. В наших клиниках мы тоже могли бы, если бы захотели, делать большие деньги. Это совсем легко, ах какой капиталец можно было бы нажить на одной дихотомии!
Людовик. Дихотомии?!
Профессор Гаррон. Да, давать проценты коллеге, который направляет к вам пациента.
Людовик. У вас называют это дихотомией?
Профессор Гаррон. Да, употребляемый у нас термин!
Людовик. Ау нас говорят: «магарыч», «подмазать», «дать на лапу» и так далее.
Профессор Гаррон (прерывая его). А мы говорим: дихотомия.
Людовик. Тоже красиво.
Профессор Гаррон. Короче говоря, если бы мы занялись этой сомнительной практикой, мы бы тоже могли сколотить неплохой капитал. Можно было бы госпитализировать пациентов раньше срока, выписывать их позже, спекулировать на всем, выписывать дополнительное питание пациентам, находящимся в реанимации или на диете… не говоря уже о хирургическом вмешательстве, когда в нем нет необходимости, бесконечные рентгеновские снимки, ненужные анализы и так далее и так далее. Вот что мы могли бы делать! Но мы отказываемся от подобной практики, нам даже в голову не может прийти из-за наших личных интересов пожертвовать здоровьем пациентов, ибо у нас есть кодекс чести, чувство долга и прежде всего самоуважение.
Людовик. Я тоже уважаю себя. Могу даже сказать, что я доволен собой, потому что та комбинация, которую я проделал, не всякому по плечу, поверьте мне!
Профессор Гаррон. Нельзя использовать смерть для устройства собственных дел!
Людовик. О! Знаете, я помню время, когда великие мира сего, не колеблясь, скрывали по три дня смерть деда в ожидании понедельника и открытия биржи, чтобы конвертировать государственные бумаги и освободить их от налогов. Как видите, уже были прецеденты и в самом лучшем обществе.
Профессор Гаррон. Это вас не оправдывает. Если вы не боитесь смерти, по крайней мере уважайте ее!
Людовик. Я ее уважаю, но не желаю впадать в сентиментальный маразм. Потому что в конце концов… Возьмите самое юное существо: не успело оно начать ходить, как на него набрасываются собственные товарищи. Затем воспитатели внушают ему, что жизнь не веселый пикник, как ему могло показаться. Их-то жизнь далеко не пикник, и они не желают, чтобы кто-то радовался и был счастлив. Позже эстафету принимает военная служба, а иногда и большая война, и ему приходится с парашютом или без оного прыгать в середину минного поля. Если же ему удается выбраться живым, каток обыденной жизни с адским шумом раскатывает его как блин. Короче говоря, всю жизнь с ним так же мало считаются, как с тряпичной куклой. Но стоит только ему умереть, когда он ничего больше не видит, не слышит, не чувствует, – все вокруг начинают ходить на цыпочках, говорить шепотом, склоняться над ним, прикасаться к нему, как будто он стеклянный. И это называют уважением к смерти, а на самом деле это не что иное, как чудовищный страх, который нас охватывает в в эти минуты. Покойник не может быть хрупким существом, хрупкими бывают только живые.
Профессор Гаррон. Прекрасно! Идите расскажите об этом людям, только что потерявшим близкого человека. Хотел бы я при этом присутствовать.
Слышен звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22