– Быть может, – поспешно сказал Дирк, – вы пообедаете со мной когда-нибудь в моей квартирке. Соберется четыре-пять человек или даже…– Быть может.– Не поехать ли нам сегодня к Дреку?– Там уж очень похоже на римские бани. Колонны меня раздражают. Поедемте в Блэкстон. Я в Техасе всегда с удовольствием вспоминаю тот зал, как последнее слово изящества.Они поехали в Блэкстон. Старший лакей знал Дирка.– Добрый вечер, мистер де Ионг.Дирк втайне был польщен, и вдруг, пораженный, он заметил, что старший лакей улыбается спутнице, а она отвечает улыбкой.– Привет, Андре, – сказала Даллас.– Добрый вечер, мисс О'Мара.Его приветствие было вполне корректно и отвечало его положению главного лакея французской гостиной Блэкстона. Но голос его дрожал, и глаза пылали, и усаживал он Даллас за стол с такими церемониями, словно возводил ее на трон.Встретив взгляд Дирка, Даллас сочла нужным объяснить.– Я встречалась с ним в армии, когда была во Франции. Он – прекрасный парень.– Что же вы делали во Франции?– О, разные странные вещи.Ее туалет был очень изящен, но розовая лента белья просвечивала в одном месте сквозь платье с неподходящей случаю небрежностью. У Паулы это было бы немыслимо. Ему нравился вырез на ее платье, обнажающий белые крепкие плечи. А волосы – настоящее матовое золото. Эта была одна Даллас, но их было десять, сто. И все-таки она всегда оставалась той же. Никогда нельзя было знать заранее, кто из них вас сегодня встретит – парижский ли уличный мальчишка в испачканном переднике и с измазанным лицом или красавица в изящном меховом жакетике. Иногда она казалась Дирку похожей на одну из эмигранток-шведок, с их глубоко сидящими глазами, высокими скулами и большими ловкими руками, а в другие часы напоминала величественных богинь с картин старых мастеров, так и хотелось дать ей в руки рог изобилия или что-либо в этом роде. В ее непосредственности было что-то примитивное, земное. Он заметил, что ногти у нее коротко обстрижены и не очень тщательно обработаны, не блестели лаком, не заострены и не покрыты жутким красным лаком, как у Паулы. Это ему почему-то тоже нравилось.– Устриц? – предложил он. – Здесь они превосходны. Или фруктовый коктейль? Потом грудинку гвинейской куры и артишоки…Она посмотрела несколько утомленно.– Если вы хотите, пожалуйста, возьмите это. А я предпочла бы для себя бифштекс, картофель и салат по-русски.– Вот и отлично!Он был в восторге. Они пообедали оба бифштексом и картофелем с большим аппетитом. Даллас ела все, что подавали, не делая никаких замечаний относительно еды. Раз только она сказала, что все очень вкусно и что она уже давно не завтракает, потому что ей некогда. Все, что она говорила и делала, нравилось Дирку. От нее исходила тишина и свежесть.Обычно, когда вы обедаете в ресторане с женщиной, она говорит: «О, я бы с наслаждением съела один из этих очаровательных хлебцев!» Вы отвечаете: «Отчего бы вам и не съесть его?» Ответ неизменно гласит: «Не решаюсь, он весит по меньшей мере полфунта! Я уже год, как не ела булку с маслом». Снова вы спрашиваете: «Но отчего же?» – «Боюсь располнеть». И вы уже отвечаете автоматически: «Вы! Глупости, у вас все в меру!»Дирку надоели эти женщины, говорившие всегда о своем весе, фигуре, линиях. Он подумал теперь, какой это дурной тон. Паула постоянно повторяла что-нибудь такое по нескольку раз. Ему бывало скучно сидеть напротив нее за столом, есть настоящий обед, пока она томно ковыряла какие-нибудь листья латука или веточку винограда. Это уменьшало удовольствие от бифштекса, устриц, кофе. Ему казалось, что Паула смотрит с некоторой завистью на все это, несмотря на напускное равнодушие к еде. И выглядела она всегда при этом несколько угрюмой.– Театр рядом, – сказал Дирк. – Совсем близко. Нам незачем уходить отсюда раньше восьми.– Вот и отлично. – Даллас пила свой кофе и курила папироску со спокойным удовольствием. Он много говорил о себе в этот вечер. Он был растроган, на душе было легко. Дирк чувствовал себя счастливым.– Вы знаете, я архитектор, во всяком случае я был им, вот отчего, вероятно, меня так тянет в вашу студию. Я чувствую себя как дома среди карандашей, рисунков, всего этого.– Почему же вы оставили свою профессию?– Она ничего не дает.– То есть как это – ничего не дает?– Не дает денег. После войны никто не строит. О, я думаю, если бы я очень цеплялся за это, то…– И вы стали банкиром? Гм… Что ж, банк дает, вероятно, достаточно денег?Он был немного задет.– Во-первых, я не банкир, я продаю ценные бумаги.Ее брови поднялись и сошлись, слегка нахмуренные.– А я бы скорее, – медленно заговорила она, – скорее предпочла проектировать хотя бы одну заднюю дверцу за всю мою жизнь, лишь бы участвовать в строительстве, которое должно сделать этот город прекрасным и значительным. Быть самым маленьким работником в этой или другой профессии, чем делать то, что вы делаете в своих конторах. Он попробовал защищаться:– Я то же чувствовал, что и вы. Но, видите ли, мать моя работала всю жизнь, чтобы дать мне возможность получить образование. Я не мог позволить себе сидеть всю жизнь на заработке, которого хватает только на одного меня. Я хотел дать ей все… я хотел…– А хотела ли она всего этого от вас? Хотела ли она, чтобы вы оставили архитектуру и пошли торговать денежными бумагами?– Ну, она… я не скажу, чтоб она именно… – Он был слишком порядочным человеком, слишком сыном Селины де Ионг, чтобы солгать сейчас.– Вы говорили как-то, что познакомите меня с вашей матерью?– Вы позволите привести ее к вам? Или, быть может, даже… Быть может вы съездите со мной как-нибудь на ферму. Она так была бы рада!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80