– Так какой у меня недостаток?– Ты не создана для замужества.Наконец Данте смотрит на меня, но не может долго удержать взгляд. Кажется, он крепится изо всех сил, чтобы не расплакаться. Я тоже не должна сейчас плакать. Если бы заплакала, то предала бы саму себя. Я встаю и отряхиваю сахарную пудру с брюк. Потом протягиваю Данте руку, он берет ее и встает. Мы смотрим друг на друга.– Прости, Данте, – говорю я.Если я только заикнусь, что хочу начать с ним все сначала, он, вероятно, порвет с Джулианой Фабрици в том же миг и вернется ко мне. Он ждет, что я скажу ему это, но я не собираюсь произносить ни слова. Не хочу снова заставлять его страдать.– Ничего, – грустно говорит Данте.Итак, это мое последнее свидание с Данте Де Мартино. Он держит меня за руку всю дорогу до дома.
Закрытие отдела заказов казалось несложным делом, потому что разборка ведется с самого февраля, но у нас все еще целая груда бумаг, которые следует привести в порядок Самое сложное – окончательная инвентаризация нашего склада материалов. Каждый отрез напоминает мне о каком-нибудь платье, костюме или пальто, которые мы здесь сшили.– Смотри, Лю. Шерстяная ткань на монашескую сутану! – поднимает Делмарр над головой плоский рулон. – И как они только ходят в этих платьях? Я бы даже чехлы для машины из такой ткани шить не стал.– Ты же знаешь, что они дают обет бедности. А нищенки не могут носить платья из шелка.– Вот. Это тебе, – протягивает мне Делмарр отрез золотого ламе.– Канун Нового года!– Мы здесь много чего успели сделать. Удивительно, и как нашим пальцам удалось выдержать.– Тебя когда-нибудь занимал вопрос, как здесь все будет, когда мы в последний раз закроем за собой эту дверь? – показываю я на двери нашей «святая святых», в памяти которой хранятся все наши входы и выходы в течение последних семи лет.– Тебе не придется беспокоиться об этом.– Что ты имеешь в виду?– Завтра здесь не будет ни одной двери.– Как это?– Очень просто. На этаже будет проведена перепланировка: сначала вынесут двери, потом сломают стены, и вскоре третий этаж станет большим единым открытым пространством, заполненным рядами и рядами вешалок со всякой готовой дрянью. Разве не мило?– Чудовищно!– Лючия, внимательно оглядись вокруг. Это день, когда элегантность перестанет существовать.Я глажу на Делмарра, ожидая, что он вот-вот засмеется, но он абсолютно серьезен. Без улыбки он смотрит на меня так, что и я понимаю: от этой мысли у него сердце рвется на части.
Я рада, что у мамы появился внук, который хоть как-то скрасил нам первое Рождество без папы. Иногда я застаю маму в слезах, но потом она берет себя в руки и принимается с новыми силами за праздничные приготовления, но мне понятно, как ей тяжело. Ей не становится легче, когда она видит, как я собираю вещи, чтобы уехать в Калифорнию и оставить ее наедине со страданиями.Делмарр поражен тем, как мы отмечаем канун Рождества, и тронут (может, и не духовностью, но определенно эстетикой) всенощным бдением в нашей капелле Святой Девы Марии из Помпеи.– Как ты можешь, – шепчет он, – возвращаться в эту церковь после всего того, что с тобой здесь произошло? Невероятно!– Это называется вера, – шепчу я в ответ.– Нет, это называется боязнь попасть в ад, – ворчит Делмарр, а сам разглядывает витраж, расположенный за алтарем.– Мой отец, ярый агностик, называл церковные подношения «страховкой на случай пожара».Мама подталкивает меня локтем, чтобы мы прекратили перешептываться. Я смотрю на алтарь и скамейки, украшенные белыми гвоздиками, перевязанными красными ленточками, потом закрываю глаза и размышляю, как я выглядела в день своей свадьбы. С того дня прошел уже целый год, но мне кажется, что все это было в другой жизни; хотя некоторые моменты, связанные с этим местом, для меня настолько болезненны и грубы, как будто все произошло только вчера. Особенно когда я вспоминаю папины похороны. Иногда мне кажется, что он просто уехал куда-то надолго, поэтому жду, что вот-вот он остановит свой грузовик рядом с домом и будет звать с улицы маму, чтобы она поехала с ним съесть мороженого.Делмарр целует меня в щеку после мессы и одаряет маму своей сердечной улыбкой. Он уже было собирается перейти улицу Корнеля в сторону своего дома, но вдруг оборачивается и кричит:– В понедельник утром, в шесть часов, на Центральном вокзале. Едем до Чи-тауна, а там пересаживаемся на «Супер-чиф», и едем в Голливуд!Я машу ему рукой:– До встречи на вокзале!У меня в запасе еще неделя, чтобы собрать все необходимые вещи. Самая большая сложность – это мои шляпки. Сколько взять с собой, как упаковать. Калифорния – солнечный край, и мне совсем не хочется, чтобы солнце испортило мне мой нью-йоркский цвет лица.
Я в цокольном этаже, завела последнюю стирку перед отъездом в Калифорнию. Не могу поверить, что меня так растрогали эти старенькие приспособления: стиральная машина, гладильная доска, сушилка. Я столько лет была прачкой семьи Сартори, что не могу относиться к этим вещам иначе. Я слышу непонятный глухой звук. Сначала мне кажется, что это что-то стукнуло в машине, но потом понимаю, что звук шел из комнаты.Со всех ног я несусь туда. Больше всего я боюсь, что это упал малыш, но Антонио мирно спит в своем манежике. Я поднимаюсь по лестнице, забегаю в кухню и вижу, что мама лежит на полу. Она сильно ударилась, рядом натекла лужица крови из глубокой раны на лбу. Я хватаю телефон и звоню в «скорую». Потом ложусь на пол рядом с мамой и пытаюсь послушать ее сердце. Вскоре приезжают врачи и несут ее в машину. Я вслух молюсь Богу:– Прошу тебя, не забирай ее.
И вот все мы снова собрались в больнице Святого Винсента и ждем, что нам скажет доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93