Кажется, я целую жизнь готова прождать, чтобы хотя бы раз испытать подобное волнение. Но мне совсем не хочется рассказывать об этом Розмари; мысли мыслями, но слова всегда звучат как-то глупо.– Давай закончим наряжать елку, – встаю я и потягиваюсь.– Лючия?Я поворачиваюсь к Розмари:– Да?– Мне казалось, ты какая-то особенная, не такая, как все. Теперь я вижу, что ты не просто особенная, ты еще и милая девушка.– Особенная? – смеюсь я и разглядываю свою одежду: вельветовые брюки и старый шерстяной свитер отца.– Ты такая красивая. Волосы всегда блестят. А твоя одежда! Я никогда не видела ничего подобного, разве что в журнале «Шарм». Ты всегда выглядишь изящно и выходишь из дома с таким видом, словно собираешься сделать что-то важное. Я восхищаюсь тобой.– Розмари, никакая я не особенная. Я швея, поэтому люблю одежду. А еще считаю свою работу искусством. Все просто, – протягиваю я невестке руку и помогаю ей встать.Папа и Роберто все утро проработали в новой комнате и теперь идут к нам. Они так увлечены разговором друг с другом, что не обращают на нас никакого внимания. Я перебиваю их:– Папа, Розмари хотела повесить на переднее окно гирлянду. Ты не против?– Конечно нет, – даже не взглянув на Розмари, говорит папа.– Тогда скажи ей об этом, – тихо прошу я.Папа выглядит озадаченным, но прекрасно понимает, о чем я говорю. Он не разговаривает с Розмари с самого дня свадьбы и, сам того не понимая, избегает смотреть ей в глаза. Может, он верит, что если не будет смотреть на нее, то событие, которое кажется ему несчастьем, забудется. Папа мягкий и добрый человек и, несмотря на свою боль, заботится о Розмари как о члене семьи; он штукатурит стены в ее комнате, выкладывает плиткой ее ванную и платит Роберто больше денег за работу в «Гросерии», чтобы тот смог обеспечить будущее Розмари и ребенка. Но он не признает ее. Как и все мужчины, папа не может смириться с мыслью, что сделанного не воротишь.Папа поворачивается к ней:– Розмари, можешь повесить гирлянду.Не иначе как рождественская елка так подействовала на него. Папа, наконец, решился посмотреть на Розмари в первый раз с того самого момента, когда познакомился с ней в церкви Святой Девы Марии из Помпеи. У него получилось даже улыбнуться ей.Розмари глядит на отца:– Спасибо, мистер Сартори, – бормочет она и замолкает, глядя в пол.Папа поворачивается и собирается уходить. Я хватаю его за руку и умоляюще смотрю на него. Он все понимает – мама смотрит на него также, когда хочет напомнить о чем-то, – и повинуется:– Розмари. Можешь называть меня папой.Какое-то время все молчат, и папа идет в кухню. Роберто смотрит на меня, на свою жену, потом подходит к Розмари и нежно обнимает ее. Оказывается, даже Роберто, несмотря на свой скверный характер, может быть нежным. Наверное, он понял, что значит быть мужем. Мой брат по-настоящему любит жену, и все мои разговоры с мамой, переживания и молитвы оказываются не напрасны. Между моим братом и его женой существует духовная связь, какая, надеюсь, будет однажды и у меня с каким-нибудь мужчиной. Роберто протягивает Розмари носовой платок, и она вытирает слезы.Я смотрю на Розмари и думаю: на ее месте могла оказаться я и стояла бы в гостиной Клаудии Де Мартино, умоляя ее разрешить мне на Рождество сделать что-то, к чему я привыкла дома: поставить ясли около очага или свечи на каминную полку. Мне пришлось бы торговаться с ней все Рождество напролет, словно это не праздник, а базар. Она-то уж сделала бы все, чтобы заставить меня почувствовать себя чужой. Какое счастье, что я не вышла замуж и мне не приходится отказываться от наших традиций. Я хочу быть здесь, вместе с моей семьей.– Где гирлянда, Ро? – спрашивает Роберто.– Там, – показывая на коробку около елки, говорит Розмари.– Куда ее повесить? – ласково спрашивает он свою жену.
– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – разглядывая себя в моем трельяже, спрашивает мама.– Как тебе понравится такое: «Ты выглядишь сногсшибательно»?Мама и вправду так выглядит. У нее отличная фигура. Она высокая, у нее широкие плечи и потрясающие ноги. Трудно поверить, что ей уже почти пятьдесят. И дело даже не в фигуре; у нее красивое лицо, обворожительная улыбка и черные добрые глаза.– Спасибо за платье, – говорит она.Это мы с Рут сделали его, когда не были заняты пошивом роскошных вечерних туалетов для светских дам. Это открытое с расклешенной юбкой и удлиненным изящным силуэтом платье из голубого бархата, совсем по-парижски. Чтобы придать законченность внешнему виду, мама забрала волосы в высокую прическу и приколола крупную брошь с четырьмя сапфирами к своему корсажу.– От такого платья не отказались бы даже сестры Макгуайр, – вертится она перед зеркалом.– Возможно, они пригласят тебя подняться на сцену, чтобы продемонстрировать его.– Сестры выступали по радио, в передаче Кейт Смит Американская эстрадная певица, широко известная в 1930-е гг. Работала на радио и телевидении до 1956 г.

. Они были восхитительны.– Теперь ты с ними лично познакомишься, – стоя перед зеркалом, поправляю я свое платье и добавляю: – Папа с Делмарром ждут нас внизу. Идем.Мама обнимает меня и смотрит на наше с ней отражение в зеркале:– Лючия, спасибо тебе за платье. Спасибо за все. Ты всегда умела утешить меня. Ты – моя лучшая подруга.– Мама, это совсем несложно. Потому что ты тоже моя лучшая подруга.– Когда я увидела тебя в первый раз, сразу после родов, ты не была такого серо-синего цвета, как твои братья, и твое личико не было сморщенным, как печеное яблоко. Ты была красивой с самого первого вздоха. Кожа была розовой, а около глаз лучились складочки, словно даже во сне ты улыбаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93