Пауза.
Нет, лучше ладьей.
АНАТОЛЬ. Ну, так чем?
БАРТОДИЙ. Подожди, я подумаю.
АНАТОЛЬ. Почему ты не играешь сам с собой. Так было бы проще.
БАРТОДИЙ. Да, конечно, ладьей. (Бартодий переставляет фигуру противника на доске.) Что ты сказал?
АНАТОЛЬ. Если бы играл сам с собой, никто бы тебе не мешал. А меня это не развлекает.
БАРТОДИЙ. Не любишь играть.
АНАТОЛЬ. Не люблю притворства. Ты играешь один, но делаешь вид, что со мной. Переставляешь мои фигуры. Почему не играешь сам с собой, честно и просто, без всякой комедии.
БАРТОДИЙ. Какая же это игра - сам с собой. Мне нужен партнер.
АНАТОЛЬ. Я так и думал.
БАРТОДИЙ. Играть полагается вдвоем.
АНАТОЛЬ. Но зачем играть-то?
БАРТОДИЙ. А что мне еще делать? Играем в шахматы, потому что с тобой ничего другого не придумаешь. Ведь нужно же как-то коротать эти наши общие вечера.
АНАТОЛЬ. Играть в шахматы со своей собственной совестью...
БАРТОДИЙ. А тебе, значит, не нравится? Ну, тогда бей меня, кусай, мучай - прошу тебя, для того ты здесь и находишься. А если не хочешь, не канючь и играй со мной в шахматы.
Пауза.
(Размышляет над шахматной доской.) Нет, лучше слоном. (Отставляет ладью противника на прежнее место и ходит слоном. Задумывается.) А все же почему ты перестал меня донимать?
АНАТОЛЬ. Время, дорогой, время. Все со временем изнашивается, даже укор совести. Сам это прекрасно знаешь. Поначалу я старался, но - сколько можно.
БАРТОДИЙ. Да, ты прав - лет прошло немало...
АНАТОЛЬ. Укор совести - категория духовная, а я, вследствие собственной многократной повторяемости, обретаю телесность и уплотняюсь. Дух, обретший плотность, обращается в материю и утрачивает духовность. И чем более я становлюсь материей, тем менее остаюсь идеей.
БАРТОДИЙ. В этом-то я разбираюсь.
АНАТОЛЬ. Тогда чему удивляешься. Скоро уже год, как я впервые увидел в зеркале свое отражение.
БАРТОДИЙ. Ну, и?..
АНАТОЛЬ. Был разочарован. Думал, что выгляжу лучше.
БАРТОДИЙ. Я тоже.
АНАТОЛЬ. А раньше, когда я становился перед зеркалом, оно оставалось пустым.
БАРТОДИЙ. В этом я всегда тебе завидовал.
АНАТОЛЬ. Можешь больше не завидовать. Теперь я себя вижу. А это означает, что я уже окончательно материализовался.
БАРТОДИЙ. Благодаря мне.
АНАТОЛЬ. Благодаря тебе, но это, однако, не противоречит тому факту, что я - уже не только твоя иллюзия.
БАРТОДИЙ. А я чья?
АНАТОЛЬ. Это твоя забота, не моя. Следствие оторвалось от причины и зажило самостоятельной жизнью. Знаешь, какой у меня вес?
БАРТОДИЙ. Какой?
АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.
БАРТОДИЙ. Уже так много?
АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.
БАРТОДИЙ. Ты уверен?
АНАТОЛЬ. Я теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось. Я толстею. И вешу все больше.
БАРТОДИЙ. Потому что бездельничаешь. Не делаешь зарядку. Вот если бы ты бил меня, мучил, кусал...
АНАТОЛЬ. Да отстань ты с этим мучением. Я уже существую настолько самостоятельно, что имею право на собственное мнение.
БАРТОДИЙ. И, по-твоему, тебе больше не следует исполнять свои обязанности! Ты уже не должен меня...
АНАТОЛЬ. Да, да, мучить, кусать и так далее! Но на что тебе это, для чего, собственно, тебе так это нужно?
БАРТОДИЙ. Дурацкий вопрос. Я заслужил это по причинам нравственного порядка.
АНАТОЛЬ. Да, знаю, слышал. Красиво ты говорил тогда, в кабинете у психиатра, о нравственности. О том, как необходимы тебе угрызения совести по причинам нравственного порядка, красиво возмущался, когда она захотела вылечить тебя от этих угрызений. Слушал я твою речь и думал: что-то слишком красиво он говорит.
БАРТОДИЙ. Я говорил правду.
АНАТОЛЬ. Но вся ли это правда? Я начинаю подумывать: не нуждаешься ли ты во мне, случайно, для чего-то еще. А может, - прежде всего, для чего-то еще...
БАРТОДИЙ. Для чего бы это?
АНАТОЛЬ. Да очень просто - чтобы чем-то заполнить свою жизнь. Иметь какое-то развлечение, хоть видимость уверенности, что в твоей жизни есть еще что-то важное. Что-то почувствовать, о чем-то подумать, чего-то бояться, о чем-то тосковать... Словом, чтобы не было скучно.
БАРТОДИЙ. Упрощаешь, редукционист.
АНАТОЛЬ. Да нет, просто возникло такое подозрение.
БАРТОДИЙ. Думаешь, значит, что у меня не осталось уже ничего лучшего, как только разговаривать с тобой?
АНАТОЛЬ. Нет, теперь уже не осталось. Все прошло - молодость, честолюбие, карьера, любовь... А что осталось? Один я.
БАРТОДИЙ. А ты, однако, - довольно ехидный укор совести.
АНАТОЛЬ. Только не путай меня с ностальгией. И, кстати, если уж заговорили о любви... Почему ты тогда так сильно его любил?
БАРТОДИЙ. Давно это было.
АНАТОЛЬ. Согласен, давно, но почему? Что ты в нем такого увидел?
БАРТОДИЙ. Не я один.
АНАТОЛЬ. Тебя это не оправдывает. Из-за того, что у него были усы? Усы были, действительно, красивые, но ведь это еще не повод.
БАРТОДИЙ. Причем тут усы, - это идея. Он был воплощением идеи.
АНАТОЛЬ. А без идеи ты жить не мог?
БАРТОДИЙ. Тогда - нет. (Пауза.) Так мне, во всяком случае, казалось.
АНАТОЛЬ. Вот именно. Ты всегда нуждался в том, чтобы тебе подавали что-нибудь извне, что-нибудь готовенькое, вроде костюмчика, который сразу можно носить. Надеваешь на себя, и он уже твой, тебе сразу же приятненько. А сам шить не умеешь. (Пауза.) Или, может, тебе чего-то недоставало? Какого-то органа? Может, протез был тебе нужен? (Пауза.) Если не идея, то карьера, а еще лучше - карьера с идеей.
БАРТОДИЙ. Да нет, я же не ради карьеры.
АНАТОЛЬ. Но ведь оно как-то так само собой и соединилось, правда? Одно с другим. Эта твоя любовь себя окупила.
БАРТОДИЙ. Я его действительно любил!
АНАТОЛЬ. И потому донес на своего лучшего друга?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20