Обнимает ее.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (с такой огромной радостью, что выражает ее чуть ли не шепотом, как если бы он был крайне измучен). Наконец-то... (Кладет голову ей плечо)
Пауза.
(Поднимает голову, в приливе энергии.) Сейчас же напишу Чапаеву. Или нет, лучше позвоню!
ТАТЬЯНА (кладет голову на его плечо). А что, если мы возьмем с собой Зубатого?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что такое?
ТАТЬЯНА. Зубатый мог бы поехать с нами. Встреча с Горьким будет ему полезна, ты же сам говорил, что ему необходимо расширять кругозор. А Чапаев, я уверена, согласится. Он поддерживает молодежь.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (выпускает Татьяну из объятий и отступает на шаг). Товарищ Бородина, вы отдаете себе отчет...
ТАТЬЯНА. И Горькому молодежь интересна.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идиотом меня считаешь?
Пауза.
ТАТЬЯНА. Так что, нет?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет!
Пауза.
ТАТЬЯНА. Знаешь? Я, наверное, не поеду.
Слева входит Рудольф Рудольфович Вольф. Он старше, чем в I акте, на восемнадцать лет. На нем китель а-ля Сталин, на груди несколько орденов и медалей. Вольф в сапогах, волосы набриолиненные с прямым пробором.
ВОЛЬФ. Иван Николаевич, не заходила сюда... (Замечает Татьяну.) А, Татьяна Яковлевна, как здоровье?
Татьяна идет налево, не отвечая на приветствие Вольфа.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (устремляясь вслед за Татьяной). Подожди!... Товарищ Бородина, постойте!
Татьяна выходит налево.
ВОЛЬФ (глядя вслед Татьяне). Что с ней случилось?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (поворачивая направо). Переутомилась.
ВОЛЬФ. Здесь не было моей жены?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь за письменный стол). Не замечал.
ВОЛЬФ. Интересно, куда она опять подевалась.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В саду, должно быть, учит роль.
ВОЛЬФ (идет направо, перед выходом оборачивается). Как раз об этом я и хотел с вами переговорить. Не мешаю вам?
ЗАХЕДРИНСКИЙ (лжет, и потому отвечает преувеличенно вежливо). Что вы, нисколько!
ВОЛЬФ. Правда, не мешаю?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы!
ВОЛЬФ. Мне бы не хотелось вас отрывать.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. И правильно.
ВОЛЬФ. Ну, тогда я только на минутку. (Садится на стул перед столом.) Я, видите ли, хотел обсудить с вами дело приватного свойства. (Привстает со стула.) Но я, наверное, мешаю вам...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да сядьте же!
ВОЛЬФ (садясь). Всего пять минут.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сколько вам угодно.
ВОЛЬФ. Для меня это чрезвычайно важно. Мне только не хотелось бы... (Приподнимается со стула.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (теряя самообладание). Да сядете вы или нет!
ВОЛЬФ (садясь). Речь идет о Лилиане.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как она себя чувствует?
ВОЛЬФ. Не в том дело, как она себя чувствует, а в том, как чувствую себя я.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Смею надеяться, что хорошо.
ВОЛЬФ. Хорошо? Да вы, верно, смеетесь надо мной.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Грипп?
ВОЛЬФ. Если бы! Сегодня у тебя грипп, завтра он прошел, а это... Иван Николаевич, это - уже восемнадцать лет!
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если короче?
ВОЛЬФ. Короче нельзя, ах, если бы можно было короче... Все началось в тысяча девятьсот десятом.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но хотя бы не с самого начала?
ВОЛЬФ. С самого начала, Иван Николаевич, с самого начала! Мы ведь тогда до имения Раневской так и не доехали, сошли уже в Курске. Ну, там все и началось.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В гостинице?
ВОЛЬФ. Сначала гостиница, а потом сразу в церковь. Сам не знаю, как это произошло. Ну, гостиница и церковь - еще полбеды, особенно гостиница. Хуже всего, что в этом самом Курске оказался театр.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же тут страшного?
ВОЛЬФ. Это вы так считаете. А ее в тот театр сразу приняли.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Повезло.
ВОЛЬФ. Только не мне. Вы, Иван Николаевич, когда-нибудь были женаты на артистке?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Женат не был.
ВОЛЬФ. Что вы тогда можете знать о жизни. Так и пошло. Вы не поверите, но даже во время войны...
С левой стороны входит Чельцов с веником, тряпкой и ведерком. Вольф умолкает и смотрит на Чельцова. Следуя за взглядом Вольфа, Захедринский поворачивается на стуле, оба смотрят на Чельцова.
ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (за левой кулисой). Чельцов!
ЧЕЛЬЦОВ (останавливается и оборачивается). Чего?
ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Почему у товарища начальника еще не убрано!
ЧЕЛЬЦОВ. Да иду я, уже иду. (Выходит налево.)
ВОЛЬФ. Даже во время войны театры работали, не сумел царь с ними совладать. Так что у меня тогда одна надежда оставалась - на революцию, думал, придет Ленин, умный человек, уж он на театры найдет управу. И в большевистскую партию записался.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Помогло?
ВОЛЬФ. Где там! Хуже стало. Она тоже коммунисткой заделалась и понесла культуру в массы.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Станиславский?
ВОЛЬФ. Если бы он один! Играла беспрерывно - у него и Немировича-Данченко, у Мейерхольда, Вахтангова...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вижу, вы неплохо ориентируетесь.
ВОЛЬФ. Я их всех знаю, негодяев. Чисто внешне, конечно. Сколько раз раскланивался с ними, когда ожидал ее у служебного входа. Зимой с шубой в руках, чтобы не простудилась, летом с мороженым, чтобы могла освежиться, а осенью и весной с зонтиком.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. По ее просьбе?
ВОЛЬФ. Да вы что, - она в бешенство приходила, когда я ее встречал. Говорила - ее, мол, это компрометирует.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чем же?
ВОЛЬФ. Вот именно - чем. И я первое время удивлялся. Да дело было вовсе не в компрометации, а в тех скотах, которые ей сначала на сцену цветы посылали, а потом тоже ожидали ее. Только они в тепле, в ее уборной, а я на улице. Но что я мог поделать? Она же могла простудиться, факт.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, они существа хрупкие.
ВОЛЬФ. Как говорят у нас в Саксонии, удел женщины - это Kinder, Kьche, Kirche[4]. Вот бы им показать Лилиану. Ведь ни на грош домашнего тепла, Gemьtlichkeit[5]...Какое там! Обеды для нее и для себя на керосинке готовлю я сам, в церковь она, естественно, не ходит, а о детях даже слышать не желает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32