Рукава платья были короткими, поэтому виднелись обнаженные руки Йозефы. Сильные руки. Талию подчеркивал золотистый пояс с прикрепленными к нему платками. Целое небольшое море платков. Моцарт не мог понять их предназначения. Ко всему прочему на Йозефе были розовые чулки очень тонкой работы, из итальянского шелка. Неужели они гармонировали с такой простой одеждой и цветными платками? Нет, ничто не сочеталось. Это был плод фантазии Йозефы. Она любила подобные наряды и то шокировала, то веселила ими весь город. Йозефа полагала, что примадонна должна оделяться необычно, нет, скорее, неповторимо.
Йозефа делала вид, будто читает книгу. Держа книгу в руке, она ходила взад и вперед по двору. Взад и вперед. Туда-сюда. Туда-сюда. Невозможно было оторваться от нее. Туда-сюда, как маятник. Эта картина плясала перед глазами и завораживала. Так мог подавлять только какой-нибудь живописный пейзаж. Йозефа была… Кем же была для него Йозефа? Она была приятельницей, да, хорошей приятельницей. В конце концов, они давно знакомы. Еще с Зальцбурга. Как же это произошло? Йозефа приехала с семьей в Зальцбург. Со своим мужем, с Францем. Действительно, Франц тоже был там. Моцарт уже точно и не помнил, потому что Франц ничем не выделялся. На фоне своей жены он терялся, превращался в немого спутника, который порой покашливал, особенно в неподходящий момент. Верно, он прокашлялся. Значит, Франц все-таки приезжал вместе с Йозефой в Зальцбург. Чета Душеков приехала в гости незадолго до того, как Моцарт отправился с матерью в долгое путешествие по Европе. Ему нужно было подыскать себе место, какую-то должность или пост. Но тогда никто не нуждался в композиторе и капельмейстере Моцарте – ни князья, ни герцоги, ни императоры. Поэтому Моцарт вернулся назад, но уже один. После злополучных дней в Париже, где мать умерла от сердечного приступа, Моцарт приполз домой, в Зальцбург. Назад, в подчинение к отцу, который обвинил сына в смерти матери. Эту потерю уже ничем нельзя было восполнить…
Йозефа Душек напоминала отцу о том путешествии каждый раз, когда начинали говорить о нем, отец произносил:
– Это было в те дни, когда к нам приезжала погостить Йозефа.
Наверное, отец не любил Йозефу, потому что она напоминала ему о смерти жены. А может, он испытывал к ней ревность. В те дни Йозефа и Вольфганг были молоды и бесшабашны. Они быстро нашли общий язык. Слишком быстро, по мнению отца. Он был недоволен, если сын сходился с кем-нибудь, кроме членов их семьи. Отец полагая, что возможен только один вид понимания – понимание между отцом и сыном, сыном и отцом. Это идеальное понимание ни с чем не сравнить. Оно не имеет ничего общего с пониманием между матерью и сыном или между братом и сестрой. В центре бытия было понимание между отцом и сыном, сыном и отцом. А музыка была святым духом. Аминь.
Отец верил в это всю жизнь. Ре… ре… ре… – это приказ. Где, что, когда стало приказом? Ре… ре… ре… – стучало в голове у Моцарта. Нет, это ничего не значило. Все из-за вина, из-за бутылки красного вина. Моцарт налился с ног от усталости и двух лишних бокалов вина, и любом случае, отец злился еще и потому, что считал, будто Йозефа имела виды на него, Вольфганга. По этой причине Моцарт-старший просто не выносил ее. Стоило кому-то назвать ее имя, как отец тотчас начинал сыпать проклятиями, критиковать ее пение и рассказывать истории об ухажерах и любовниках Йозефы, хотя подобные истории вообще-то не впечатляли Вольфганга. Ему было все равно, был ли у Йозефы один ухажер или шестьсот сорок один. Для него это не имело ни Милейшего значения.
Сейчас она ходила взад и вперед по двору. Тик-так – «поило видение из прошлого! Йозефа раздобрела. Так часто случается с хорошими певицами. Очень раздобрела. И ходила туда-сюда. Тик-так. Хотела подслушать, Моцарт был уверен, что Йозефа подслушивала, иначе она не прохаживалась бы под его окнами, якобы читая книгу, но забывая хотя бы иногда переворачивать страницы.
Хорошо, значит, нужно отойти от окна! Моцарт опять сел за клавесин и в третий раз сыграл вступительные аккорды. Затем взял нотную бумагу и стал писать. Начинала мандолина. Возникало беспокойство, прерываемое пиччикато струнных инструментов. Музыка давалась легко. Моцарт просто писал. Временами ему казалось, что он только записывал давно созданную музыку. Переписывал на бумагу мелодию своего сердца! Моцарт исполнил небольшой отрывок. Затем сыграл один аккорд левой рукой. В то же время правая рука уже давно записывала ноты. Композитор сидел на краю маленького табурета, словно присел на минутку. Наверное, так было удобнее всего – можно было быстро встать в любой момент!
Вдруг Моцарту показалось, что он что-то услышал. Показалось, что тишина изменилась. Стало еще тише. Может, в камине погас огонь? Как будто все умолкло, чтобы кого-то подслушать. Кого же? Почти беззвучно опустилась ручка двери. Конечно, он и не собирался оборачиваться. Наверное, пастушка позволила себе войти. Она вошла в святая святых. Подплыла еще ближе, чтобы схватить ангела за крылья!
Моцарт сделал вид, что ничего не слышит. Погрузился в свои мысли и представил себе, что исполняет серенаду. При этом он напевал глупый текст да Понте. Myзыка была великолепна. Никто и внимания не обратит на текст. Да, мелодия перечеркивала весь вздор о медоточивых устах и нежном сердце!
Все, готово. Серенада закончена. Наконец-то Моцарт что-то написал! Он и не думал оборачиваться. Нет, не стоит обращать внимания на Йозефу. Так и следует поступить. Моцарт действительно очень устал. От двух лишних бокалов вина и от этой тяжелой, но удачной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100