Видел на улицах города, слышал о них разные истории, анекдоты, сплетни.Я смотрел, как они склоняют головы, потом поднимают их, хором повторяют слова молитвы, опять кланяются. Я отыскал глазами Рут: она стояла спиной ко мне. Вдова не поднимала головы вместе со всеми, а держала ее все время опущенной. Я предположил, что она плачет. Священника я разглядеть так и не смог.Я оставался у окна до самого окончания траурной церемонии, пока люди не стали медленно расходиться, направляясь к автостоянке. Я следил за ними и, затаив дыхание, пересчитывал. Их было в общей сложности семнадцать человек, включая водителя катафалка и священника. Они пожертвовали своими утренними делами и пришли почтить память Дуайта Педерсона и выразить сожаление по поводу его кончины. Все они верили в то, что погиб он в результате несчастного случая, что произошла ужасная трагедия, когда он, раздавленный санями, оказался в ледяной воде, со сломанной ногой и двумя сломанными ребрами, разбитым черепом, отчаянно, но, к сожалению, тщетно пытаясь освободиться от смертельной хватки своего шерстяного шарфа.Только мы с Джекобом знали правду.Я был уверен, что отныне все станет намного проще. С каждым днем мне будет все легче вспоминать о том, что я натворил. Педерсон был погребен, и уже можно было не бояться, что при вскрытии обнаружат нечто подозрительное; самолет занесло снегом, и следы вокруг него исчезли навсегда.Но, пожалуй, самое большое облегчение испытывал я оттого, что по-прежнему считал себя порядочным человеком. Поначалу я думал, что происшествие на окраине заповедника изменит меня, повлияет на мой характер или индивидуальность; казалось, что меня будет преследовать чувство вины, ужас перед совершенным преступлением. Но ничего не изменилось. Я остался прежним. О смерти Педерсона, как и о найденных деньгах я думал много и напряженно, но лишь когда вспоминал о них. Мою повседневную жизнь события эти совершенно не затрагивали. Так что самым верным способом отвлечься от мучительных переживаний было перестать вызывать в памяти эти волнующие эпизоды.Я понимал, что совершенное мною преступление подпадает под определение аномалии. К этому злодеянию меня подтолкнули чрезвычайные обстоятельства, не подвластные моей воле, и потому в душе я готов был оправдать свои действия и даже простить себя.Но как воспримут это другие? Если что и беспокоило меня в тот момент, так это вовсе не страх перед разоблачением, не кража денег и даже не воспоминания об убийстве. Причина моих волнений была связана с Сарой. Сможет ли она понять и принять мой поступок?Я чувствовал, как поддувает из окна. Пластиковая изоляция, которая была проложена во внешней раме, местами поистерлась, и ветер трепал ее лохмотья. Я видел, как родные и близкие Педерсона о чем-то разговаривали на автостоянке. Они окружили Рут и по очереди обнимали ее и утешали. Мужчины жали друг другу руки. Наконец все расселись по машинам, выехали со стоянки и медленно двинулись по Мейн-стрит к западной окраине города.Они возвращались к дому Педерсонов. Я живо представил себе их ленч за большим деревянным столом в кухне – жаркое и салат из бобовых, холодный филей и картофельные чипсы. Подадут горячие напитки – чай, кофе, шоколад, а на десерт – морковный пирог, желе и шоколадное хрустящее печенье. Рут Педерсон, уже переодевшаяся из черного платья, будет сидеть во главе стола и наблюдать за гостями, следить, чтобы закуски хватило всем. Гости будут подчеркнуто любезно что-то тихо говорить ей, а она с мягкой улыбкой будет их слушать. После трапезы все кинутся помогать ей убирать со стола, мыть посуду, расставляя ее потом совсем не по тем шкафчикам. И, когда день начнет плавно переходить в вечер и со стороны заповедника станут подкрадываться сумерки, они по одному разбредутся, возвращаясь к собственной жизни, и Рут останется одна в пустом доме, предоставленная самой себе.Я и это мог представить – как она сидит в доме, утонувшем в сумерках; гости ушли, убрав все за собой, и из-за их услужливости ей теперь нечем себя занять, остается лишь снова окунуться в свою печаль. Странно, но, даже рисуя в воображении столь безрадостную картину, я не испытывал ни угрызений совести, ни чувства вины перед этой женщиной, мне было жаль ее, да и только. Я лишил ее мужа; никогда бы не подумал, что смогу жить с ощущением столь тяжкого греха. И что же – жизнь моя продолжалась.Я опустил жалюзи, допил кофе и выбросил стаканчик в корзину для мусора. Потом сел за стол, включил лампу, вытащил из кармана рубашки ручку и погрузился в работу.
В тот вечер, возвращаясь с работы домой, я поехал кружным путем, мимо заповедника. Я обогнул его с севера, потом заехал с запада и медленно двинулся вдоль южной границы парка. Только-только начинало темнеть, и я включил фары дальнего света, внимательно разглядывая обочину дороги в поисках наших следов. Их не было; все, что хоть как-то свидетельствовало о нашем здесь пребывании, даже вмятины от шин грузовика Джекоба, было глубоко запрятано в снежных сугробах.Проезжая мимо фермы Педерсона, я обратил внимание на светящиеся окна дома. Колли снова сидела на крыльце. На этот раз она почему-то не залаяла – просто, навострив уши и медленно вращая худой остромордой головой, долго глядела вслед проезжавшей мимо машине, которая следовала в сторону моста.
Прошла неделя. За это время я дважды разговаривал с Джекобом по телефону, но не виделся с ним. Разговоры наши были сжаты, они крутились в основном вокруг Педерсона и заканчивались взаимными заверениями в успехе нашей аферы. С Лу я не беседовал ни разу.В четверг днем я сидел на рабочем месте, когда в моем офисе появилась Сара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124