Она осушает тебя до дна, не оставляет ни крови, ни слюны, ни семени. Она – само воплощение любви, идеальная машина для наслаждения, не только физического, но и духовного, что неизмеримо выше.И если две такие девушки влюбляются в тебя и сообща начинают над тобой трудиться, ты перестаешь существовать как отдельная личность. Твоя жизнь теряет значение, все твое существо сосредоточивается на желании излиться наружу и медленно растечься пятном удовлетворенной страсти.Подобные мысли заставили меня заново почувствовать, как я люблю Виолету и Джейн. И то было не просто физическим влечением – по крайней мере, я так считал. В идеале мне хотелось бы продолжать любить их обеих, жить с ними или хотя бы прикасаться к ним каждое утро, каждую ночь. Не думать ни о ком, кроме них, посреди гигантской постели, в нескончаемых наслаждениях любви.Первоначальные сомнения утвердили меня в мысли, что сердце мое принадлежит обеим сестрам, хотя с Виолетой у меня больше общего.Я превращался в мечтателя. Мой разум заволакивала пелена страсти, от которой мне надлежало избавиться любым путем, ведь от главной цели меня все еще отделяли миллионы световых лет. Цель эта была как будто совсем рядом, но на самом деле до нее было очень далеко. Порой мне казалось, что я продвинулся на пути, хотя никакого пути передо мной не было. XI Мой «Вольво-560» направлялся к Падрону. Я миновал Понтеведру, размышляя о Фламеле, чей портрет видел в книге: круглое лицо, обрамленное бородой, внимательный острый взгляд, глаза чуть-чуть навыкате, выступающие скулы, поджатые тонкие старческие губы. Лоб, иссеченный морщинами, на голове – простая шапочка из коричневого бархата. Шея короткая, крепкая. Но главное – все-таки взгляд: проникновенный, цепкий, пронизывающий пустоту, впивающийся в глаза невежественного новичка.Некто видел Фламеля в 1992 году: тогда тот точно был жив, но сказал, что время его подходит к концу. Хотя, если придерживаться теории о тысяче лет как об идеальном сроке человеческой жизни, сейчас ему оставалось еще лет триста. Надо бы расспросить знающих людей.Я проехал через Понтеведру, через Виго и при въезде в приграничный Туи сбавил скорость. В Брасеелосе португальский полицейский-мотоциклист приветствовал меня взмахом руки. Оказавшись в Коимбре, я не захотел и просто не смог стремительно миновать этот город и принялся колесить по улицам в своем прокатном «вольво».Во мне нарастало смутное беспокойство. В моменты нерешительности всегда появляются страхи, и мной овладела боязнь пустоты. Я представил себе абсолютную пустоту – без мыслей, без ощущений, без движения; эта идея отозвалась в мозгу сверлящей болью.Я зашел в бар, чтобы подкрепиться, и позавидовал участи местного официанта – вот кто был счастлив. Он с дежурной улыбочкой метался из стороны в сторону (по походке я догадался, что у него плоскостопие) и шутливо переругивался с официанткой, некрасивой, зато с великолепной фигурой топ-модели – нельзя получить все сразу.Я улыбнулся своим одиноким мыслям.Пока я потягивал безалкогольное пиво и ел жареную картошку, эти двое тихо и незаметно радовались жизни. Если не смотреть на ее лицо, девушка выглядела просто шикарно. И официант придорожного бара был так счастлив, что я охотно поменялся бы с ним местами. Футбол, радости супружеской жизни, посиделки с друзьями, семейные прогулки по центру города в воскресные дни – что еще надо для счастья?Что ни есть, все к лучшему – кроме жизни, которую тратишь на анализ происходящего, ежеминутно напрягая мозги и вечно пытаясь отыскать пятый угол. Я больше не мог выносить того, что называется «высоким уровнем умственного развития», не мог выносить избытка умственной деятельности.«Ну что же, – убеждал я себя, – сейчас ты живешь спокойно. Работа не поглощает твою жизнь, ты всегда можешь вырваться, чтобы заняться тем, что тебе нравится». И все же мне хотелось поменяться судьбой с этим официантом, жить такой же жалкой жизнью среди подносов и пивных бокалов, перебрасываясь шуточками с некрасивой официанткой. В своем воображении я прокручивал целые фильмы со звуком «Dolby Surround». Захваченный этими фантазиями, я убедился, что, когда человек один, его разум живет по-настоящему насыщенной жизнью. Странствовать с попутчиком – совсем другое дело, а путешествие в одиночестве троекратно увеличивает твой опыт. Дорога сужается, страхи растут, и ты готов рассказать о себе все случайному собеседнику… Ну или почти все.Официантка с улыбкой поглядывала в мою сторону. По-видимому, задумавшись о своем одиночестве, я начал жестикулировать, словно ведя с кем-то оживленный разговор. Я мысленно заболтался сам с собой, а это обычно проявляется в мимике и жестах, над которыми мы порой не властны: они вырываются на волю, точно воздушные шарики, стоит детям отпустить веревочку.И я действительно увидел сотни разноцветных шаров. В Коимбре, очевидно, отмечался какой-то местный праздник, годовщина старинного мирного договора или что-то в этом роде – я не стал уточнять. Шары так шары; просто местный обычай. Я не собирался ничего выяснять, а тем более настойчиво выспрашивать. Я был обычным гражданином соседней страны, проезжающим через чужой город.Официантка смотрела на меня слишком пристально, и я подумал, что с каждым днем молоденькие красотки уделяют мне все меньше внимания. Раньше стоило мне взглянуть на какую-нибудь девушку, та отвечала мне пронзительным взглядом, пока я не пасовал перед подобным напором и не отводил глаз. Теперь же я сам проявляю настойчивость, но получаю в ответ лишь взгляд, исполненный презрения или снисходительного любопытства, а еще чаще наталкиваюсь на холодное безразличие, как будто меня вовсе не существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131