Виолета смотрела и не могла насмотреться, потрясенная молчанием, таинственностью, неярким светом фонарей, запахом цветов, долетавшим из соседних садов, ночной, ни с чем не сравнимой красотой Кордовы. Я чувствовал гордость за свой город. Несмотря на усталость, мы дошли до церкви Сан-Лоренсо, потом – до площади Сан-Рафаэль и уже оттуда вернулись к Магдалене. Затем был Сан-Андрес и под конец – Ла-Корредера.Мое жилище выглядело несколько запущенным, ведь сюда много месяцев никто не заглядывал. Мне пришлось включить отопление и поменять простыни на кровати. Весна уже подступала, и днем можно будет распахнуть окна с видом на Королевскую академию.Я узнал, что однажды Николас Фламель выступил с лекцией «Освещенные зоны рассудка». Лекция вызвала большой шум, а сам лектор в тот же день благоразумно исчез из общественной жизни. В те времена Николас жил под именем Альваро Пауло Диас Морено, выдавая себя за богатого ювелира, скопившего громадное состояние. Он не только занимался благотворительностью, но и выступал в качестве мецената, присуждая премии, устраивая конкурсы для певцов, поэтов и прозаиков. Лет десять он пользовался большой популярностью – до того момента, как прочел свою полемическую лекцию. Говорили, что вооруженные полицейские пытались его арестовать, но лектор уже собрал вещички и исчез из города. Я слышал эту историю, но не знал, что лекцию прочел именно Фламель; об этом мне поведала Виолета.Та ночь («Наконец-то мы одни!» – типично для медового месяца) прошла очень печально: Виолета чувствовала вину из-за сестры и сторонилась меня. И речи быть не могло о том, чтобы заняться сексом, поэтому подруга расспрашивала меня о Кордове, а я рассказывал ей всякие истории, пока мы не заснули. Я в красках расписал своих друзей, и Виолете захотелось познакомиться с Агустином Канталапьедрой, старым университетским профессором, специалистом по Неруде, переводчиком Жозефа Пла, Ронсара и Малларме, любителем пива, знатоком целебных трав и литературы – каталонской, французской, португальской, итальянской и английской. В данный момент Агустин с увлечением писал длинную – в тысячу страниц, в тридцать тысяч стихов – оду Кордове. Поэма начиналась с иберов, потом в ней повествовалось о турдетанах, римлянах, вестготах, арабах, христианах – и так далее, до наших дней. И все это излагалось рифмованными александрийскими стихами, выстроенными в строфические периоды со сложной архитектоникой, что делало оду одновременно красивой, увлекательной и глубокой. Агустин любил повторять, что тому, кто прочтет его оду, уже не нужно будет читать другие труды по истории Кордовы.Скорее всего, в ту ночь Виолета заставляла меня рассказывать байки, чтобы избежать сексуальной близости. Она отстранялась, а я не настаивал, поскольку не хотел ее тревожить. Виолета расспрашивала о местных политиках. В старой газете, которую она нашла в столовой, ее заинтересовал фотоснимок невысокого мужчины в очках, и я ответил, что это Оканья, в чьих руках находится кордовское градоустройство.– Так это по его вине установлены гранитные исполины, которые мы видели на площадях?– Нет, дорогая, это долгая история, давнее дело.Потом Виолета задавала вопросы о нашей алькальдессе и о каждом из членов городского совета; у моей подруги была потрясающая память.Заснули мы около шести утра. * * * Я проснулся часов в двенадцать, чувствуя огромную усталость. Я впервые провел ночь рядом с Виолетой, не коснувшись ее, но я так ее любил, что не придал этому большого значения.Когда я раскрыл окна, в комнату ворвались брызги света, словно брызги морской воды, врывающиеся в пробоину в борту корабля; донеслось воркование голубей с площади Компания.Не прошло и часа, как мы с Виолетой оказались на улице, наслаждаясь прекрасной весной; на плече моей подруги висела фотокамера.И вот мы вступили в мечеть, и в этом лесу из колонн я снова почувствовал гордость. Десятки раз я бывал в старинном храме, но теперь словно попал туда в первый раз. Виолета крепко сжала мою руку, а потом порывисто обняла от избытка чувств. Сердце ее готово было выскочить из груди. Я таял как лед. Среди достоинств этой женщины была и чувственность, и способность удивляться и сопереживать. Из собора пахнуло курениями, этим запахом веяло по всему кварталу.Когда мы подошли к часовне Вильявисьосы, Виолета оглянулась по сторонам и, заметив, что никто на нас не смотрит, подошла ко мне и поцеловала. То был долгий, упоительный поцелуй, возместивший мне отсутствие ласк прошедшей ночью.Виолета потянула меня к стене меж двух колонн тысячелетней древности, и мы принялись исследовать друг друга. Бедра Виолеты прижались к моей ноге, моя подруга обезумела от страсти, целуя меня так, словно готова была поглотить. В одно из самых пылких мгновений этой неожиданной священной баталии под нашим натиском подалась створка неприметной двери. Дверь вела в чуланчик, где, по-видимому, хранилась церковная утварь, а еще губки, моющие порошки и всякая всячина. Едва оказавшись в чуланчике, мы заперлись изнутри и разделись.«Ой-ой-ой, – подумал я, – если нас здесь застукают, отправят в комиссариат!»И этот страх возбуждал меня, опьянял и заставлял приложить все усилия, чтобы войти в подругу как можно глубже, как будто таким образом я мог затушить пожар, пожиравший влажное блестящее тело женщины, созданной для любви. Виолета кричала, распластавшись на старом письменном столе, а я зажимал ей рот, чтобы нас не услышали. Но и сам я, готовый взорваться, отчаянно кричал от страшного давления в затылке и продолжал двигаться внутри ее, растворяясь в водянистой смеси небывало могучих наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131