– Томас Хэрриот скажет вам, что не верит в ведьм. Впрочем, найдутся и такие, кто самого Томаса Хэрриота, интересующегося черной магией и состоящего в „Школе Ночи“, сочтет частью этого тайного ордена.
В часовне заахали. Помрачневший мистер Хэрриот собрался было встать, но законник жестом его остановил:
– Это не я говорю. Возможно, вся разница между нами кроется лишь в словах. Я считаю, что ведьмы используют сверхъестественные силы, а мистер Хэрриот, возможно, думает иначе. Возможно, Томас согласится признать существование ведьм в качестве вполне земного, но от этого не менее зловещего ордена.
Я чувствовал, что слова сэра Эдварда таят в себе угрозу, однако он облек ее в такую изощренную форму… Он словно говорил мистеру Хэрриоту: „Согласись хотя бы, что ведьмы существуют, иначе тебя самого будут считать колдуном“. Времени обдумать это у меня не было, так как сэр Эдвард заговорил вновь, и я со всей своей скорописью еле за ним поспевал.
– Не будем же забывать, что лучшие умы – я говорю о целой Европе – не сомневаются в существовании Ордена ведьм и колдунов. Только глупец может не обратить внимания на столь прочное единодушие, которое имеет место не первый год. Книга появилась в тысяча четыреста восемьдесят шестом году и с тех пор постоянно переиздается. Даже римские папы признали существование ведьм, особенно усердно действующих на севере Германии.
Я удивился, с чего это сэр Эдвард упомянул Северную Германию, но мое любопытство вскоре было удовлетворено.
Лейн поднял ладонь, останавливая обильную речь законника.
– Томас, ты хочешь что-то сказать?
Сидящий на передней скамейке мистер Хэрриот тряхнул головой:
– Всего несколько слов. Многие уважаемые люди действительно верят в существование ведьм. Я могу сказать лишь одно: в моей картине мира для них места нет, и все больше людей науки считают так же.
– Люди науки… – повторил сэр Эдвард. – Люди, погрязшие в магических штудиях? Люди, которые верят в существование атомов – вечных, неделимых, из которых и состоит все сущее в этом мире? Все то, что, по мнению людей веры, принадлежит лишь Богу?
Опять неуловимая, скрытая угроза, которую я никак не мог понять до конца.
– Сейчас мы не обсуждаем взгляды Томаса Хэрриота, Эдвард.
Законник резко кивнул:
– Я прошу суд разрешить мне задать несколько вопросов лекарю.
– Приступайте.
Сэр Эдвард показал пальцем в глубину помещения.
Там зашевелились, и несколько моряков, проталкиваясь сквозь толпу, вывели мистера Оксендейла. На нем была тесная бархатная шапочка пурпурного цвета, закрывающая уши, и длинная пурпурная же мантия.
Я услышал, как Энтони Рауз прошептал Ральфу Лейну: „Зачем этот дурень оделся судьей?“ Лекарь сел на краешек стула так, чтобы видеть и суд, и сэра Эдварда. Он волновался, и я едва понимал его говор. Кажется, он был родом то ли из Девона, то ли из Уэльса. Все же я постарался записать его слова как можно полнее, хоть мне и приходилось угадывать некоторые из них.
Законник стал рядом, возвышаясь над лекарем.
– Ваше имя?
– Питер Оксендейл.
– Ваше занятие?
– Я лекарь, как вам уже известно.
– Чем вы можете это подтвердить?
– Я принадлежу к гильдии брадобреев-врачевателей или содружеству врачевателей – так мы назывались до того, как объединились с брадобреями. Нам дарована королевская грамота.
– Этого подтверждения вполне достаточно, мистер Оксендейл. А теперь опишите, если вас не затруднит, события, предшествовавшие смерти Дэвида Фалконера.
– Мистер Фалконер пришел ко мне в четверг, после обеда, за пять дней до нашего прибытия в Пуэрто-Рико. Он пожаловался на беспокойство и затрудненное дыхание. У него было сильное сердцебиение. Сперва я решил, что тому виной дурное питание.
– В дальнейшем вы изменили свое мнение?
– Да. Его черты исказились. Он словно ухмылялся. Я уложил его на койку, но тут его тело начало скручиваться так и эдак. Потом наступило некоторое затишье, во время которого он лежал, обессиленный и напуганный, затем его опять начало крутить. Он испытывал страшные мучения. Спина у него выгнулась так, что, казалось, она сейчас переломится, а челюсть застыла в открытом положении. Такого сердцебиения я не наблюдал ни у одного больного. Мистер Фалконер умер во время очередного припадка. Полагаю, он просто задохнулся.
– Вы изучали его тело после смерти?
– Изучал, сэр.
– И что же вы обнаружили?
– Его конечности стали серого цвета, кровь потемнела и загустела, в желудке находился какой-то красный сгусток, а под кожей имели место кровоизлияния.
Печень, кишки и сердце издавали запах миндаля.
– Это указывает на присутствие яда?
Мистер Оксендейл искоса взглянул на аптекаря.
– Мне известна ягода, сок которой способен оказать такое воздействие, причем количество требуется самое ничтожное. Он бесцветен и столь могуч, что достаточно булавочной головки, чтобы отравить человека насмерть. Мне рассказывали, что иногда смерть наступает через двадцать минут.
– А сколько времени умирал мистер Фалконер?
– Три часа. Большую часть этого времени он пребывал в сознании, но говорить не мог, так как его челюсть не могла двигаться.
Сэр Эдвард отступил назад, показывая, что закончил. Ральф Лейн глянул прямо на Томаса Хэрриота.
– Есть ли у тебя вопросы к лекарю?
Мистер Хэрриот молча покачал головой.
– В таком случае я задам несколько вопросов обвиняемому, – сказал сэр Эдвард.
Мистер Роузен водил глазами из стороны в сторону, будто у него жар. Его лоб блестел от пота.
– Ваше имя? – высокомерно, как мне показалось, спросил сэр Эдвард.
– Абрахам Роузен.
– Значит, вы еврей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88