Может, сам юноша и не совершал их – хотя это еще надо доказать, – но, несомненно, именно он стал причиной всех неурядиц. Я намерен произвести полное расследование и раскрыть эти убийства. Сейчас же главное – избавиться от человека, навлекшего столько несчастий. Позже я собираюсь посетить его в доме призрения и проверить, одержим ли он дьяволом, как полагают некоторые из братьев.
– Святой отец, умоляю, дождитесь возвращения Тоскани. Как знать, может, он привезет сведения, которые вернут юноше память и имя.
Аббат прекрасно понимал, что приор пытается отложить выполнение одного из его решений, которые он, дон Теодоро, будучи настоятелем монастыря, в течение трех десятков лет принимал единолично, отвечая только перед Богом.
– Каждый день мы принимаем дюжины паломников, путников, нищих и даже разбойников, – сказал он. – По нашему уставу любой человек может три дня получать пищу и кров на странноприимном дворе. Никому не дозволено оставаться дольше, тем паче – внутри монастыря, ведь это помешало бы нам вести жизнь, посвященную служению Господу. Благодаря твоей заботе раненый исцелился от телесного недуга, но не от душевного. До сих пор он не произнес ни единого слова. И вряд ли произнесет. Ему здесь не место, дон Сальваторе. Я не понимаю, что за странная привязанность заставляет тебя возиться с потерявшим разум юношей, который принес нам столько бед.
– Дайте мне последний шанс, – настаивал приор, словно не замечая язвительного замечания. – Если Тоскани не будет еще три дня, а незнакомец так и не заговорит, обещаю, что больше не буду вас беспокоить. Выполню все ваши приказания и лично отвезу юношу в приют Святого Дамиана.
Отец Теодоро опустил взгляд на книгу и закончил разговор тем же усталым, не терпящим возражений тоном:
– Завтра на рассвете, дон Сальваторе. Сразу же после псалмопения.
Приор не стал возражать. Он знал, что аббат не отступит от принятого решения.
Выйдя из кельи настоятеля, дон Сальваторе сразу же отправился в церковь и упал на колени перед иконой Девы Марии.
Приор истово молился, когда к нему подошел привратник и сказал, что торговец Тоскани вернулся из поездки и, несмотря на поздний час, ждет его в монастырской приемной, чтобы поговорить.
– Хвала Господу! – вздохнул облегченно дон Сальваторе. Он встал, поклонился иконе и поспешил к привратницкой.
Глава 9
– Ну что? – нетерпеливо спросил дон Сальваторе друга, схватив того за руки и подталкивая поближе к огню.
Круглое веселое лицо торговца резко контрастировало с аскетической худощавостью приора. Однако глаза обоих приятелей блестели совершенно одинаково – как у уличных сорванцов, затеявших очередную шалость. Приор подумал, что, скорее всего, у дона Теодоро не было времени поесть, и потому, прежде чем дать волю любопытству, попросил принести легкий ужин. Друзья уселись рядом с большим камином.
– Все шло совсем неплохо, – начал купец свой рассказ. – Я попал на гору Афон, выдав себя за паломника, а оказавшись там, посетил русский православный монастырь Святого Пантелеймона. Привратник был весьма любезен и даже говорил немного по-итальянски, так что я показал ему портрет. Лицо показалось привратнику знакомым, но больше ничего он сказать не смог. Я спросил его, не покидал ли какой-нибудь иконописец за последние несколько лет стены монастыря, и он рассказал мне об ученике великого критского художника Феофана Стрелицаса, молодом итальянском монахе, которому запретили писать иконы, после чего он неожиданно исчез.
Самому привратнику не довелось встречать юношу лично, однако монах знал, что тот был послушником в монастыре Симона-Петра. И потому я решил отправиться туда, в самый поразительный из двадцати афонских монастырей, построенный на самом краю скалы, что нависает над морем. Когда я добрался до обители, то стал расспрашивать привратника, но тот не знал ни слова по-итальянски. Пришлось послать за одним из братьев, уроженцем Пьемонта, который оказался простым, разговорчивым человеком. Когда я показал портрет, он не сдержал испуганный возглас: «Иоаннис, брат Иоаннис!» – «Он умел писать иконы?» – спросил я, воодушевленный оборотом, который принял наш разговор. «О да! – ответил монах. – Он был замечательным художником, за несколько месяцев всему научился. Но отец-настоятель запретил ему рисовать, потому что некоторых братьев смущало выражение и красота ликов его Мадонн. Должен сказать, что ни одному существу женского пола, будь то даже животное, не дозволено ступать на Афон, и мы много лет не видели женщин». Слова монаха прозвучали чуть огорченно, а потом он добавил с озорной улыбкой: «Обычно иконописцы копируют изображения со старых, написанных столетия назад икон. Монахи, которые их писали, часто черпали вдохновение в воспоминаниях о лицах своих матерей или, еще хуже, в облике настоятелей, считая, что те близки Пресвятой Деве благодаря своему благочестию. Бедная Богоматерь! Вы бы видели, какой ее изображают – с квадратным подбородком и бычьей шеей, только бороды не хватает! Но брат Иоаннис знавал настоящих женщин, прежде чем попасть сюда!» Когда я спросил пьемонтца о мирском имени брата Иоанниса, тот призадумался, а потом ответил: «К сожалению, не помню. Юноша пробыл послушником всего лишь несколько месяцев, затем два года жил в монастыре под именем, которое принял при постриге. Знаю только, что он родом из Калабрии». Потом я поинтересовался, что стало с иконописцем. «После того как глава общины запретил ему рисовать, – ответил монах, – он исчез из монастыря, и я не знаю, что с ним случилось. Спросите лучше настоятеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138