У него, в отличие от предшествующих и последующих царей, не было другого выхода: он уносил в свое логово не одно лишь собственное бессмертие, но весь Египет, которому, как он полагал, пришел конец. И защитить могилу он должен был не только от расхитителей гробниц и расточительных преемников; нет, совершенно чуждая раса, так называемые гиксосы (появившийся позднее греческий термин), рыгая и икая, обрушилась на земли Гора, Изиды и Ра. Отсюда следует, что его гробница должна быть (и будет) скрытой и полниться сокровищами: произведениями искусства и иными.
Маат меня бросила. Жаждал я тела,
Зажать и расплющить ее мне хотелось,
Она ж оказалась с повадками леди,
Которую только и можно, что сзади.
(Катрен 72, отрывки «А», «В» и «С», «Коварство и любовь в Древнем Египте», изд-во «Любовный роман Коллинза», 1920 г.; «Университетское из дательство Гарварда», 1923 г.)
Резкие слова Атум-хаду в адрес Маат, богини правды и справедливости, сказаны в момент распада его мира и дают нам некоторое представление о характере этого человека и его эпохи.
Возможно, однако, и менее буквальное прочтение этих грубых строк (хотя Гарриман явно переусердствовал: «Мой град земной разрушен, я погиб, / И судия, неверна и жестока, / Уходит прочь; ее лишь вижу спину…» Вассаль и Уилсон: «Ах, эта Маат – такая плутовка! / Меня оттолкнув, засмеялась, une vraie coquette! / Она соблазняет меня своими формами, / А дела государства отлагательств не терпят»).
Великолепие Атум-хаду нигде так не заметно, как в этом непростом стихотворении: услышьте царя, не вопиющего о малодушной беглянке (променявшей царства на коня, на коня!), но взамен тщетно сцепившегося с самой Судьбой, поставившего бессмертную жизнь против ее безнравственных козней, храбро и с отвращением клеймящего бессмысленность надежд на правду и справедливость, словно бы говоря «подобные идеалы заслуживают лишь визита с черного хода».
Египет гибнет весь со мною.
Для проклятых – пуста земля моя.
Враги и трусы гонятся за мною,
Но жажду утолю однажды я.
(Катрен 74, есть только в отрывке «С»)
Касательно Атум-хаду мы можем со всей определенностью сказать, что:
• он погребен;
• он погребен в усыпальнице, доверху набитой сокровищами и произведениями искусства, поскольку захоронение последнего царя совпало с необходимостью сохранить то, что осталось от исчезающего царства;
• он погребен в районе местонахождения отрывков «А», «В» и «С» его «Назиданий», обнаруженных на расстоянии не более полумили друг от друга;
• он погребен у Фив, близ своей столицы;
• поскольку умер он до того, как Долину царей начали использовать в качестве некрополя, его гробницы там нет;
• его гробница никак не помечена, укрыта от посторонних глаз, возможно, находится высоко над землей, примерно как гробница, приготовленная для Хатшепсут, та, в которую Картер сверзился в 1916 году;
• поскольку ни один из артефактов этой гробницы не выставлялся на продажу (к вящему удовольствию дискуссионного клуба идиотов, подвергающих сомнению и правление Атум-хаду, и его существование), следует логическое заключение: расхитители гробниц ее так и не нашли. Усыпальница Атум-хаду восхитительно девственна и ждет его дорогого друга Ральфа;
• отсюда следует, что Атум-хаду – в Дейр-эль-Бахри, внутри или подле скал, у которых мы с Марлоу нашли отрывок «С», там, где мы строили догадки, чертили карты – и куда намеревались вернуться до того, как меня отправили в Турцию.
На ложе Изиды я буду лежать,
Язык в нильской дельте богини купать,
И кто б ни вошел – головы я к нему
От гривы уютной не подниму.
(Катрен 52, есть в отрывках «В» и «С»)
И все же: как ему это удалось? Вот загадка, что сводит с ума. Как удалось ему все устроить среди хаоса конца света: построить гробницу, наполнить ее, убедиться, что после его смерти (в бою? в постели? в бою в постели?) его тело перевезут куда следует, мумифицируют, запечатают и после немедленно о нем забудут? Архитекторы гробницы, декораторы, рабочие, Блюстители Таинств (жрецы, наученные удалять из тела внутренности, предохранять его от гниения и обертывать тканями), силачи, запечатывавшие гробницу, – неужели никто ни одной живой душе не открыл того, что ведал? Как мог он знать, что будет всесилен до последней минуты, а мгновением позже его мир разрушится под натиском извне – до того еще, как любому из тех, кто слишком много знал, придет в голову потревожить его покой? Все же каким-то образом ему это удалось – создать самый захватывающий за всю историю египетского бессмертия Парадокс Гробницы и припасти для наиболее достойного и выдающегося ума открытие, равных которому нет.
Воскресенье, 29 октября 1922 года
Дневник: Встал рано, за несколько часов до того, как открылся банк, и наткнулся на… кошек! Этим утром у особняка появилось чудесное семейство кошачьих; восходящее солнце золотило наш Нил, а я радостно делил с ними воду и купленную вчера в городе еду, уминаемую с достойной восхищения скоростью с посуды, украшенной изображениями преувеличенно бравых арабских всадников. Их трое: два самца и ласковейшая оранжевая девочка. Самцов я назвал Рамзесом и Рамзесом (II и IV, разумеется), а вот столь редкое создание, как оранжевая девочка, может быть только Мэгги. У нее отменный аппетит; покончив с завтраком, она тут же оказалась на моих коленях, дабы наградить меня порцией нежных ласк и мурлыканья. Древние мудро полагали, что эти обольстительницы – орудия коварных богинь; они знали больше, чем передали нам. Когда Мэгги поднимает на меня глаза, зеленые с золотом, с антрацитовыми овалами, тонкими и заостренными на концах, я на краткий миг ощущаю, что тело ее определенно занимает некая извечная сила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150