Он вздохнул, а Сибил заметила:
– Думаю, что Консуэлу Коул она выводит из себя. А уж Веру-то и подавно. Они были очень расстроены, что вы сняли этот дом.
Он снова вздохнул и выпустил в воздух синюю струйку дыма.
– Печально, печально. Они пыхтят от злости. – Пожал плечами и продолжил: – Но это не важно: у них нет власти. Вот тридцать пять лет назад все было иначе. Мой отец, а он был очень богат, влюбился в мулатку с Мартиники. Дело было в Париже, после войны. Она была очень красива и работала в одном из самых престижных публичных домов. Не будь отец приглашен министром транспорта, его бы просто туда не пустили. Отец закупал вагоны и паровозы для Бразилии, а для министра это означало миллионы и миллионы франков. Так вот, отец и эта девушка полюбили друг друга, и она согласилась оставить заведение и стать его любовницей. Он пользовался большим успехом, у него было много друзей, хоть он и не был аристократом, а всего лишь сыном итальянского иммигранта. Но у него были деньги, было обаяние. И знаешь, что случилось?
Сибил потрясла головой.
– Все от него отвернулись. И это было не самое страшное. В Довиле ему сказали, что свободных номеров нет. В Биаррице и Каннах было то же самое. На Луаре у него был замок с английскими садами, фруктовыми деревьями на шпалерах и подстриженными кустами. Некоторые из них были разбиты сотни лет назад. Привезя туда любовницу на выходные, он обнаружил, что все деревья порублены, безвозвратно испорчены. И поездов ему больше не продавали. Он не мог купить их ни во Франции, ни в Англии, ни в Шотландии, ни в Германии. В конце концов он нашел что-то в Швейцарии, но это было слишком дорого, и они были на электротяге, что не было еще распространено в Бразилии.
Наконец девушка, которая очень его любила, попросила, чтобы он позволил ей быть в заведении несколько раз в неделю. Но у нее уже не было, как это вы говорите, постоянных посетителей. Через три недели она застрелилась. И все это не потому, что она была мулатка – это их не волновало, – и не потому, что он был иностранец, – это бы ему простили. А не простили всего лишь то, что он забрал девушку из заведения, не сказав никому ни слова, ни своему другу министру, ни хозяйке заведения, ни прочим ее клиентам – настоящим аристократам, которые напрасно ждали ее еще два вечера.
Вот это была власть. Ни одного вагона, ни единого. Ну, не считая Швейцарии, конечно.
Он бросил сигару в канал и грустно покачал головой.
– Вот тогда-то еще было высшее общество. Может, глупое, но было. И имело силу. А теперь… теперь только люди и места. Все это еще глупее, но другого ничего нет, – вздохнул он.
Сибил расстроилась, что он такой грустный, и подумала, не следует ли ей утешить его любовью. Он нравился ей, и это могло пойти ему на пользу. А с другой стороны, она чувствовала, что Жоржи относился к мужчинам, которым от этого могло стать только хуже. И она не знала, как ей быть. А если он не поймет, что это знак симпатии, попытка утешить, а подумает что-то еще? И она тоже вздохнула.
На канале пыхтел паром, переполненный туристами, захваченными с вокзала. Они толпились у окон и бортов, впитывая в себя Венецию, как пустыня – влагу. Сибил знала, что большой красивый дом с освещенными окнами привлечет их внимание. Они увидят и ее с Жоржи на террасе. Она была признательна им за то, что они видят такую очаровательную сцену. Она взяла его за руку, намереваясь прижать ее к своей груди, как вдруг раздался страшный рев:
– Ага! Вот ты, старый черт!
Это появился Баббер Кэнфилд с Клоувер Прайс. А за ним высыпала еще дюжина человек. Они еще не были пьяны и держали себя в рамках, ожидая, когда начнется настоящее веселье.
Пока Баббер Кэнфилд наглядно доказывал, что только ему отпущена природой способность заключить хозяина в медвежьи объятия, Клоувер Прайс взяла Сибил под руку.
Сибил была так удивлена произошедшей с ней переменой, что смогла лишь улыбнуться. Обе они виделись в последний раз в Африке, с месяц назад. За это время Клоувер не только стала любовницей Баббера, но и хозяйкой в доме, приобрела манеры и соответствующие туалеты. Сейчас на ней было обтягивающее платье из темно-синего атласа с бантом и оборками на откровенно плоской груди. Такие платья носили жены сенаторов и директоров сталелитейных компаний. Сибил такие наряды привлекали не больше, чем проволока с электричеством вокруг склада.
На шее висело массивное алмазное колье, голову украшала невообразимая прическа, глаза закрывали очки с затемненными стеклами цвета шоколада и ванили.
Сибил перевела дух и спросила слабым голосом:
– Ну, как твой роман?
– Ерунда! – презрительно заявила Клоувер, нагибаясь и поправляя чулок с блестками. – Я нашла себе занятие поинтереснее.
– Ты изменилась, – заметила Сибил. – Какое шикарное платье!
– Баббер сказал, что я могу одеваться в Париже, но я ему ответила: «Можно завернуть вонючий сорняк в красивую обертку, а развернешь и снова увидишь вонючку». Вместо этого я упросила его поделиться со мной акциями.
– Невероятно, – искренне изумилась Сибил. – Ты и говоришь, как Баббер.
Клоувер подняла очки на лоб, ее близорукие, сильно накрашенные глаза блеснули, и она заговорила своим обычным голосом:
– Да, конечно, это несколько неожиданно. А как иначе? Как можно быть утонченной, когда с тобой Баббер? Ведь он, как… как пескодувка.
Она моргнула и нервно улыбнулась. Потом спустила очки на глаза и закончила:
– Баббер говорит, что моя единственная забота – оставаться худой и считать его деньги. Он слабо себе представляет, сколько их у него.
Она подумала и добавила:
– Ему нравятся худые, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111