– Но ты-то здесь при чем? Наверняка у многих сотрудников органов есть любовницы.
– Но ни у одной из них отец не был человеком Берии.
– Наверняка многие сотрудники органов невысокого мнения о Хрущеве и прочих правителях.
– Да, но у них нет тех возможностей, которые есть у Коли. Он связан и с армией, и с КГБ.
– Ну и что в этом плохого?
Надя вздохнула.
– У тебя что, совсем нет воображения? Неужели тебе надо все разжевывать?
– Не понимаю.
– А что бы ты сделал на Колином месте, с его взглядами?
– Не знаю. Наверно, попытался бы найти какой-нибудь способ изменить руководство.
– Нет, не сменить руководство, а взять его в свои руки – вот о чем они говорили. Они выработали план действий. Отряды КГБ в Москве захватывают Кремль, радио, редакцию «Правды» и другие объекты, а армия не вмешивается.
– И Надя еще добрых четверть часа рассказывала мне, кто что должен был сделать по этому плану. Память у нее была хорошая. – Теперь понимаешь, почему Коле так важно быть осторожным? Или он будет вести себя осмотрительно, или попадет под расстрел. Когда Коля мне все это сообщил, я даже не стала устраивать ему сцену – просто плакала и согласно кивала. Но оставаться с ним в Берлине я больше не могла, а домой ехать боялась – ведь Колины друзья все обо мне знали, а это были его друзья, а не мои.
Ну вот, мы своего и добились. Я сделал все, как велел капитан Мак-Минз, и, действительно, этот план сработал. Сперва я сыграл роль сраженного любовью миллионера, а потом – недоумка, которому все нужно растолковывать. Оставалось только надеяться, что Надя ни о чем не догадалась. По идее, ей полагалось бы сейчас наброситься на меня, расцарапать мне когтями лицо, а она только взяла со столика фотографии моей мифической семьи и снова принялась перебирать их.
– Надеюсь, я ответила на твой вопрос, – сказала она.
– Да, и я прекрасно понимаю, как это было тебе тяжело. Спасибо.
– Не за что, – сказала Надя сдержанно.
– Наверно, ты до сих пор любишь Колю.
– Ты говоришь, что мы должны быть искренними друг с другом. Ладно, я тебе скажу. Да, я его люблю. Но с этим все покончено. Сейчас не время смотреть в прошлое. Я должна смотреть в будущее – туда, где вот эти фотографии, где ты, где Америка. Или, может, ты уже передумал? А что, вполне возможно – зачем тебе нужна женщина, которую бросил полковник КГБ?
– Да что ты, Надя, разве я могу передумать!
Каким-то чудом мне удалось продержаться до вечера. Я громоздил одну ложь на другую, причем каждая последующая была еще более бессовестная, чем предыдущая, и все время спрашивал себя: когда же наконец Надя сообразит, что дело тут нечисто. Надя так и не сообразила. Ей так хотелось верить, что все это правда, что она ни единым словом не возразила мне – ни во время любовных забав, ни за ужином в "Гансе Арнольде". Вернувшись в лагерь, мы еще некоторое время целовались в машине, и я пообещал ей, что завтра в шесть буду в ресторане. По пути в казарму я увидел, что в кабинете капитана Мак-Минза горит свет. Я зашел. Капитан сидел за столом. Перед ним стоял стакан с виски.
– Поздравляю, – сказал капитан Мак-Минз и пожал мне руку. – Ты раздобыл аккурат то, что нужно. Теперь иди отоспись. Ты это заслужил.
Скотт Вудфилд, мой товарищ по комнате, услышав, что я вошел, спросил:
– Слушай, где это тебя косит?
– Трахаюсь во имя Бога и Отечества, – ответил я.
– А помощник тебе не нужен?
Выспаться мне так и не удалось. В шесть часов утра кто-то промчался по коридору, истошно крича: «Тревога!» Такое случалось два-три раза в год – будто бы приближаются русские и нам следует как можно быстрее подготовиться к переправе через Рейн. На этот раз, как только мы собрались, нас отвезли на грузовиках в какой-то лес возле Франкфурта, где до самой ночи мы играли в войну. К вечеру разбили палатки, разложили вещи. Мне и еще одному парню дали задание – удерживать дорогу в случае наступления русских. Через некоторое время мы действительно увидели каких-то людей, которых в тумане можно было в общем-то принять за солдат, изображающих русских пехотинцев. Приглядевшись, я, однако, увидел, что это был немецкий фермер со своей семьей.
– Halt, – крикнул мой напарник, явно желая попробовать, как это у него получится по-немецки. – Halt, oder ich scheisse!
Я догадался, что он хотел сказать: "Стой, стрелять буду!", но на самом деле он сказал: "Стой, срать буду!" Впрочем, это вряд ли имело какое-нибудь значение, так как карабины у нас все равно не были заряжены.
Потом мы сидели в палатке следственного отдела и скучали, мечтая, чтобы наконец объявился какой-нибудь «русский». Где-то неподалеку на пригорке расположились женщины из штаба. Они были в отличном настроении – видно, вспоминали свои военные сборы – и пели без отдыха вот уже несколько часов. Под их доносившееся из ночи пение я спросил капитана Мак-Минза:
– Как вы думаете, что теперь будет с Соколовым?
– Его расстреляют. Так же, как расстреляли Берию.
– А как мы сообщим русским то, что нам известно?
– Все уже на мази. На следующей неделе партийные начальники в Восточном Берлине и в Москве получат анонимную информацию: мол, есть такой полковник Соколов, который готовит государственный переворот.
– А они не догадаются, в чем дело?
– А чего тут догадываться? Это ведь правда.
– Возможно, они поймут, кто за этим стоит?
– Не исключено, но Соколовым они все равно займутся. Так, на всякий случай. Они на этом даже выгадают. В тридцатые годы Гитлер с Гейдрихом провернули похожее дело с маршалом Тухачевским, продав свою информацию за три миллиона золотых рублей. В гестапо не надеялись, что русские заплатят такие деньги, но те даже не поморщились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150