Ты была умна. Изображала ненормальную. Убедила мужа не сбивать ритм твоей работы. Планируя вернуться домой до вечера, он должен был позвонить и спросить разрешения. А ты задавала ему сугубо личные вопросы: ответы нужны были мне для восполнения пробелов в его жизни. Ты выудила из него всю историю его семьи ради своего нового романа, моей следующей книги. Ты сделала ее нашей.
Он следил за твоими достижениями. Страницы, которые я писал по ночам, отправив спать Мишель, – уверенную, что, вдохновленный твоим возвращением, я наконец-то принялся за новую книгу, достойную премий, – ты печатала под мою диктовку на следующий день. Ты расшифровывала мои слова, не слыша историй, отказывалась даже вычитывать текст, что накапливался на твоем столе: уже расставшись со своим будущим, ты стремилась удержать хотя бы прошлое. Ты боялась, что на бумаге оно лишится реальности. Может, ты была права. Я писал от третьего лица во избежание любых подозрений относительно тебя или, по крайней мере, относительно того, что преступление, в котором героиня признавалась, на самом деле принадлежало тебе, словно вину можно подавить грамматикой.
Ты говорила мне, что хочешь сохранить свои воспоминания в первом лице единственного числа. Но Стэси, моя Стэси, если ты предпочитала не считать себя кем-то другим, разве не стала бы ты ученым? Что ты обменяла на Саймона? Странно, что ты никогда не менялась, даже прикинувшись другим человеком.
Слишком многие ее истории были с изъяном – это заметно, только если записать на бумаге; их стоило если не выкинуть сразу, то хотя бы искусно подрезать. Многих я уже коснулся; ее рассказы об учете спортивных товаров в дядином магазине повторять, конечно, не стоит, и я, пожалуй, слишком задержался на ее влечении к Саймону. Подавляющую часть любой жизни можно вычеркнуть без особых потерь – во всяком случае, для тех, кто ею не живет.
Но каждому автору, несомненно, важны разные подробности. Если Сибил была относительно неизменна как плод моей фантазии, у прошлого Анастасии не было таких ограничений. Уже начав писать, я сознавал, что другой на моем месте, возможно, создал бы повествование, ничем не напоминающее мой рассказ. Думаю, я пытался овладеть Стэси. Мне казалось, я ее получил. Но потом она шокировала меня тем, о чем я и не подозревал. Останавливала меня, когда я освобождал ее от одежды. Рассказывала невероятное. Или высказывала мнение – казалось, непростительное.
– Саймон невиннее любого из нас, – сказала она мне однажды утром. – Ты его называешь Пигмалионом. Это несправедливо. Он не делал из меня ту, кем я стала.
– Ты правда в это веришь, Галатея?
– Ты думаешь, все так же просто, как в старом мифе. Ты об этом пытаешься написать? Не выйдет. Твои герои не оттуда.
– Но это действительно Овидий, Анастасия. Женоненавистник Пигмалион ваяет из слоновой кости идеальную женщину. Влюбляется в свое творение, называет ее Галатеей. Вечно романтичная Венера ее оживляет. Они женятся. Разумеется, на этом все заканчивается. Овидий оставляет воображению читателя…
– Я не из слоновой кости, Джонатон.
– Саймон сделал тебя писателем. Мир сделал это реальностью. Ты замужем. У меня есть идея, как это должно закончиться.
– Твой замысел талантлив…
– Я знаю.
– Но ты ошибаешься.
– Это почему?
– В одном важном моменте: я сама была собственным скульптором.
– Саймон стал называть тебя писателем, когда ты еще не показала ему ни слова.
– Но я создала книгу.
– По его идее.
– У него не было идеи. Он просто недопонял.
– Ты сказала ему, что ты исследователь, Стэси. Возможно, он не интеллектуал, но способен отличить ученого от…
– И я увидела, во что он хочет верить, а удача дала мне возможность оживить эту иллюзию.
– Саймон стал называть тебя Анастасией, Стэси. Заставил Жанель трудиться над твоим имиджем. Попросил меня помочь твоему равновесию. Ты бросила курить.
– Но посмотри на меня сейчас.
Она выглядела кошмарно. Такая худая, что неряшливое платье едва держалось на костлявых плечах. Колени в ссадинах от секса в ванне, волосы слиплись от моей спермы.
– Ты очень сексуальна.
– Я не об этом, Джонатон. Я выгляжу совсем не так, как ты описываешь, и уж точно не так, как хотелось бы Саймону. Наверное, он бы предпочел, чтобы я стала его Галатеей. – Она вздохнула. – А ты чем-то от него отличаешься?
– Я только хочу, чтобы ты была собой.
– …если мое «я» не противоречит твоему представлению обо мне. Тебе хочется воображать, будто я какая-то беспомощная инженю, и пока я твоя шлюшка, ты доволен. Если уж на то пошло, твой комплекс Пигмалиона гораздо хуже, чем у моего мужа. Возможно, он и пытался выточить мой образ согласно своим профессиональным требованиям. Но ты надеешься, что я приму выдуманную личность.
– Не вижу никакой разницы.
– Вы оба не видите, что я – активный участник собственной жизни. Я не метафора.
– Можно мне использовать эту строчку в романе?
Она пожала плечами:
– В конце концов, автором буду я.
– Если ты и впрямь не просто принадлежность Саймона, не понимаю, зачем тебе сочинять новую книгу. Он – не единственное, что у тебя есть, Стэси. Оставь его, ради меня. Я брошу писать. Ты будешь, кем захочешь.
– Ты так уверен, что я тебя люблю?
– А ты любишь?
– Это не важно. Я тебе рассказывала историю.
– Историю.
– Для моего романа.
– А если я откажусь писать?
– А если я откажусь трахаться?
– Это больше, чем трахаться, Стэси.
– А писать? Так же интимно, нет?
– Ты могла бы рассказывать мне истории и не ради Саймона.
– Я никогда раньше этого не делала. И вряд ли буду делать снова. Попробуй пользоваться моментом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103