Заказали огромный позолоченный зал, который вполне подошел бы для коронации или юбилея. В узоре ковра мог бы замаскироваться распустивший хвост павлин, прихотливые золотые ножки столов оканчивались когтями, способными запугать любого хищника.
Но Жанель это не испугало. Она беспокоилась только о том, чтобы нанятому Саймоном арфисту досталось подходящее по росту сиденье. Такого не нашлось ни в комнате, ни в обитом бархатом холле. В конце концов Жанель заставила управляющего предложить арфисту табурет из ванной комнаты в президентских апартаментах – предмет мебели, с которым Жанель была близко знакома, проведя лет двадцать назад большую часть одной интрижки, смущенно прячась в той самой ванной. В «Великой герцогине» ничего не менялось. Такова была великая стратегия отеля. Табурет принесли. Арфиста усадили. Он начал свою программу с прочувствованного исполнения «Зеленых рукавов».
Дамы сравнивали огуречные сэндвичи и дожидались Анастасию. Кики должна привезти невесту – повторяла Жанель всякий раз, когда ее спрашивали, – на своем маленьком кремовом «порше». Поскольку все в обществе знали, как плохо Кики водила свою бедную старую машинку, дамы сочли часовое ожидание пустяком. В конце концов, огуречных сэндвичей было ужасно много, а арфист, исчерпав весь репертуар своего инструмента с пластинки Дебюсси «Лунный свет», пытался исполнить вещь, в которой одна из еще не окончательно оглохших пожилых леди опознала мелодию Скотта Джоплина. Тут арфисту пришлось как следует потрудиться. Дамы восторгались его усердием. Прошел еще час. Управляющий попросил освободить зал для другого торжества. Скрывая ажитацию, дамы отправились ужинать без невесты.
Не знаю, пили ли они за Анастасию в ее отсутствие; я упустил возможность спросить об этом свой источник с того Девичника до того, как она в девяносто три года тихо, согласно некрологу, скончалась во сне. Зато я знаю, что за жениха пили все и каждый. Капитан Айвен Тул говорил первым. Он был шафером, он достаточно пожил на этом свете и понимал: по крайней мере с такими людьми, как Саймон, проживающими жизнь как одну предопределенную линию повествования, каждый тост оставляет следующему оратору на порядок меньше возможностей сказать что-то оригинальное. Должен заметить, что к тому времени все мы сидели за массивным столом на внушительных стульях из темной древесины, из которой была сделана и остальная мебель, а также полы, стены и потолок. Комнату словно одели в костюм красного дерева с накрахмаленной белой скатертью вместо рубашки, а галстуком служило одинокое растение без цветов в центре стола. Конечно, сие впечатление могло быть вызвано алкоголем; воодушевляемый призрачным свиданием с хорошенькой блондинкой-официанткой, я заказал еще три скотча во все усложнявшихся комбинациях со льдом и содовой, дабы создать видимость растущей близости. Поэтому не исключено, что в памяти моей сохранились сугубо нетрезвые очертания происходящего. Но мы все изрядно набрались под конец – все, кроме Саймона; мне приходится верить, что это искажение моей психики, как и изогнутые линзы моих очков, навело на резкость вечер, который иначе мог оказаться непостижимым – как мир, который я вижу, снимая очки.
Многочисленные медали Айвена Тула брякнули, когда он попытался встать.
– Проклятые колени, – пробурчал он и полез в карман за своими записями. Он прочистил горло, причем с таким звуком, что будь тогда какой-то разговор, он волей-неволей прекратился бы. Айвен Тул подождал еще минуту, пока Саймон отдавал последние распоряжения метрдотелю, и начал: – Джентльмены, я знаю Саймона Стикли добрые восемнадцать месяцев, и это были чрезвычайно успешные полтора года, за которые он продал мне… хммм… за которые он продал мне чертову прорву искусства. Но я бы с радостью отдал все, что имею, за одно… ммм… за его будущую жену, Анастасию. Я заходил во многие порты и сам был несколько раз женат, но, должен признаться, она самая очаровательная молодая женщина из тех, что я встречал. Я имел счастье познакомиться с ней на одном особом мероприятии в галерее полгода назад, и единственное несчастье в том, что я встретил ее, когда Саймон уже заполучил… ээээ… когда Саймон уже добился ее нежной привязанности. Тогда я был поражен ее великолепным самообладанием, потрясающим… В любом случае она… У нее… Она бы… Я хочу поздравить Саймона с тем, что он нашел такую девушку, и выпить за его брак с прекрасной писательницей и несравненным… несравненной… несравненным спутником жизни.
Он поднял свой бокал, мы все тоже, правда, стол был настолько большим, а растение в центре настолько мощным, что со стаканом Саймона почти никто не чокнулся.
– Спасибо, – сказал Саймон и добавил, будто на собрании совета директоров: – Кто-нибудь еще хочет высказаться?
На другом конце стола Брэд и Тед загалдели, что хотят прочесть стихотворение собственного сочинения.
– В нем даже есть рифма! – сообщили оба. Но они были всего лишь клиентами средней руки. А Саймон заметил Донателло Сан Марко, древнего историка современного искусства, чья малоподвижность достигла состояния, в котором даже животные рефлексы функционировали в масштабе геологического времени.
– Это все замечательно, ничего не скажешь, – многообещающе начал старик, – но, полагаю, я выражу мнение большинства собравшихся, если скажу, что лучше бы я был на девичнике с Анастасией…
Для этого ему пришлось бы оказаться примерно в трех кварталах южнее в дешевом погребке под названием «Каждый за себя». Назвать это место погребком означало выказать ему чрезмерное почтение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103