Но вынести все вместе оказалось Мередиту не под силу. С праздностью навалились искушения. Чем еще, черт возьми, мог он заполнить теперь всю прорву свободного времени? Без съемок, без семьи – не с кем даже словом перекинуться. Естественно, он запил. Да и Джаггерс подлил масла в огонь, решительно настаивая на том, что нужно выждать, пока в кинематографе закончится свистопляска и вновь начнут предлагать настоящие деньги. Меньше чем на пятьсот тысяч при совместном производстве соглашаться нельзя – такова была позиция Джаггерса. Между тем такими деньгами сейчас никто не располагал. «Погоди, скоро они зашевелятся, – уверял Джаггерс, – и вот тогда пробьет твой час». И Мередит покорно ждал, изнывая от безделья, пока ему предложат полмиллиона. Затянувшееся ожидание породило подозрение, быстро переросшее в уверенность, что он больше никому не нужен. Раз никто не хочет вкладывать в него деньги, значит, он больше ничего не стоит. Это казалось Мередиту вполне логичным. Он стал читать сценарии, но ничего достойного не нашел. Тогда-то он и начал по-настоящему прикладываться к бутылке. Сперва только перед обедом, а потом даже с утра – перед завтраком! Впрочем, тогда еще в этом ничего страшного не было. Со многими такое порой случается. Тут вдруг объявился Сэм Джаггерс с неожиданным предложением. Какой-то сумасброд был готов выложить денежки. И Мередит снова стал нужен. Затея-то была какая-то вывихнутая: снимать новыми камерами, проецировать фильмы на широкий экран… Именно поэтому их выбор пал на Мередита. Словом, Мередит должен был самым срочным образом покончить с выпивкой. У него же никак это не получалось. Во всяком случае – быстро. А рисковать заказчики не могли. Громкие имена, огромный бюджет, шумная реклама – все это должно было свести возможный риск к минимуму. Хотя риск все равно оставался – никто еще не снимал новыми камерами и не выпускал широкоэкранные ленты. Ни один режиссер еще толком не знал, как пользоваться этими камерами или даже как выбирать план. Вот так и вышло, что по настоянию студии Мередит согласился лечь в клинику и подвергнуться этому безумному, бесчеловечному и озлобляющему лечению, в результате которого, как утверждали северокорейские и китайские коммунисты, пациент становится готов на все. Отказаться от своей Родины? Раз плюнуть! Отказаться даже от пристрастия к зеленому змию.
Впрочем, Мередит уже перестал жалеть себя. Через эту стадию он прошел давно, когда глушил бутылку за бутылкой. Думая о Карлотте, он вспоминал чувство вины, которое захлестнуло его, когда он узнал о своей роли в том, что Карлотта стала бесплодной. И о том, как он пытался найти себе оправдание, что в ту злополучную ночь отправился с Джослин на берег озера, где в кромешной темноте пытался спрятаться от этого чувства в жарких объятиях Джослин. Господи, что он натворил! Разве мог он тогда предвидеть или хотя бы даже предположить, как воспримет случившееся Карлотта? Мог ли попытаться представить, что она захочет утопиться?
В итоге Мередит уже не только не пытался бежать от чувства вины, но, наоборот, начал жить и упиваться этим чувством, отдаваясь ему целиком, как хотел упиваться самой Карлоттой, если бы удалось вернуть ее к жизни. А спиртное, как казалось Мередиту, помогало ему в этом, обостряя чувства. Что, в конце концов, и привело его в клинику Фу Манчу Марстона. В клинику китайских пыток и наимерзейшего будильника. Дешевого гнусного сукиного сына – будильника. Как бы переломить ему хребет? Все равно ведь врет безбожно. Не может же быть, чтобы до звонка осталось пять минут? Пять жалких и худосочных минут.
К черту сон. Мередит зажег сигарету с помощью электрической зажигалки – типа автомобильного прикуривателя. Только такие зажигалки и дозволялось иметь больным, чтобы они не могли сжечь себя заживо. Мередит так и кипел внутри. Надо же было согласиться на такое идиотское лечение. Даже не на лечение, а на промывание мозгов. Совершенно никчемное и бессмысленное. Он уже сыт им по горло. Сколько уже тянется эта канитель – пять дней? Или шесть? В любом случае – целую вечность. Он уже давно уразумел, что это такое. Теперь им достаточно только внести в его контракт условие о том, что если он хоть единожды приложится к бутылке во время съемок, то тут же вернется в лечебницу. И все. Этого будет вполне достаточно, чтобы он и думать забыл о выпивке. Или о еде и питье. И о чем угодно другом. Мередит подумал, не удастся ли ему подкупить медсестру, чтобы она отправила письмо на студию или Сэму. Сэм бы все устроил. Сэм в таких делах дока. Господи, если Сэму удастся вызволить его отсюда, он готов отстегнуть ему не то что двадцать, но пятьдесят, даже сто пятьдесят процентов от любых своих доходов, хоть до конца жизни. Пусть даже Сэм отныне палец о палец не ударит. Только за это. За одну-единственную крохотную услугу. Хотя она того стоит. Ох, стоит, черт побери!
Мередит затянулся сигаретой. Чувство во рту у него при этом было такое, словно он курил солому. И что, черт возьми, случилось с этими дурацкими сигаретами? Нет, дело вовсе не в сигаретах, а в нем самом. Собственный язык казался Мередиту ботинком, который годами пылился где-то в самом углу шкафа, а потом вдруг безо всякой видимой причины оказался во рту. Он снова посмотрел на будильник. Время истекло, но уродец так и не зазвонил. Дешевая дребедень. Мередит сел на край кровати и уставился на будильник. Сейчас он зазвонит, в любое мгновение. Но будильник продолжал мерно тикать, громко отсчитывая секунды. Ожидание было для Мередита совершенно невыносимо, пересиливая даже страх перед звонком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140