– Дикий Имбирь! – позвала я.
Она не отозвалась, а лишь спрятала голову в густой листве.
– Дикий Имбирь, что ты там делаешь?
– Жду маму.
– Ты хоть… поела чего-нибудь?
– Я не голодна.
– Слезай. Пойдем ко мне.
– Оставь меня.
– Слезай. Ты ведь не хочешь, чтобы я лезла за тобой на дерево, верно? Ты же знаешь, что я в этом не очень сильна.
Наконец потихоньку она начала спускаться, бедняжка совсем обессилела.
– Дикий Имбирь!
– Все будет в порядке, Клен, – проговорила она.
Я протянула руки, чтобы поддержать ее.
– Клен, у меня голова кружится. Проклятье… – она соскользнула вниз, прямо мне на руки. Мне пришлось приложить все силы, чтобы удержать ее. Я прислонила ослабевшее тело к стволу дерева, потом развернулась и, взвалив подругу на спину, направилась к своему дому.
– Всевышний Будда, да откроются глаза твои! – тяжело вздохнув, проговорил наблюдавший за нами одноглазый старик.
Дикий Имбирь лежала на полу, служившем общей постелью для всей нашей семьи. Она только что проснулась. Мама протянула девочке стакан воды, а сестры растирали ее смоченными в горячей воде полотенцами.
Дикий Имбирь попыталась подняться, но мама остановила ее.
– Ты еще слишком слаба. Давай-ка, поспи лучше.
– Я не могу.
– Но ты должна, дорогая. Твоя мама требовала бы от тебя того же. Я поступаю с тобой, как со своей дочерью.
Дикий Имбирь покорно легла на место.
– Клен, – убирая со стола, мама протянула мне письмо, – от отца. Пишет, что его не отпустят до Нового года.
Эта новость меня сильно расстроила. Но такое случалось уже не впервые. Я вспомнила, как отец учил меня мыслить позитивно: «Значит, Дикий Имбирь сможет остаться у нас, будет спать на папином месте».
Отведя меня в сторону, мама тихо прошептала:
– У нас очень мало еды. Мне пришлось все продать. Я надеялась, что твой отец…
– Мам, ну мы же можем, как и прежде, есть один раз в день и пить воду, почувствовав голод. Я буду ходить на рынок и, может быть, смогу откопать что-нибудь в мусорных баках. По вторникам мне обычно везет. У них в этот день новая смена рабочих, которые не слишком аккуратно перебирают овощи. Можно раздобыть кое-что только чуть подпорченное и вполне съедобное!
– Я не уверена. У твоего младшего брата проблемы с желчным пузырем, на оплату лечения уйдет вся моя зарплата за этот месяц да еще, небось, и те деньги, которые я заняла у твоей тетки. Даже бабушка не хочет приходить к нам, потому что видит, что прокормить еще одного мы не в состоянии.
– А сколько юаней у нас еще осталось?
– Шесть.
– В этом месяце осталось всего семь дней. Шесть разделить на… получается восемьдесят пять центов в день. Попробую подсчитать: двадцать четыре цента на лапшу, двадцать на рис, четырнадцать на пюре, три на овощи, три на бобы…
– Ты что, воробьев кормишь? – покачала головой мама.
Я не унималась:
– Один цент на лук. Ну вот, мам, у нас даже около двадцати центов на мясо остается!
– Двадцать центов на мясо! – горько усмехнулась мама. – Лист бумаги будет толще такого антрекота.
Огни за окном погасли, и мама велела нам поскорей укладываться. Мы все улеглись рядком, Дикий Имбирь оказалась между мной и моей младшей сестренкой.
Около полуночи она разбудила меня.
– Ты опять цитируешь высказывания? – спросила я.
Не отвечая на мой вопрос, она продолжала бубнить:
– «…Мы должны быть беспощадны в борьбе с реакционерами, их надо воспринимать не как людей, а как волков, змей или саранчу. Либо мы, либо они…» – Глаза ее были закрыты.
Я осторожно ущипнула ее за нос, она замолчала. Я попыталась вновь заснуть. Лунный свет озарял комнату голубым сиянием, и можно было ясно видеть все предметы. На шкафу стояла статуэтка Мао, принадлежащая моему брату. Со стены смотрел портрет Мао. Мао был в каждом углу комнаты, одних только портретов было девять. Изображение Мао можно было увидеть на обложках книг, на шкафах, одеялах, окнах, полотенцах, тарелках, чашках, кувшинах и пиалах. Я уже порядком устала все время ощущать на себе взгляд вождя и встречать повсюду его изображение, но жаловаться не смела. Мама научила меня древней мудрости: молчание – золото. В наши дни это было особенно актуально. Любой мог оказаться правительственным шпионом. Если бы у нас на стенах не были развешаны портреты Мао, то всю семью сочли бы за антимаоистов. Помню, мама как-то повесила на стену яркую картину, изображавшую детей, играющих в пруду с розовыми лотосами. Потом картина исчезла, а когда я спросила, что с ней случилось, мама так и не смогла дать вразумительного ответа.
Мой взгляд упал на лежащее на полу письмо отца. Мама перечитывала его снова и снова. Я стала думать о том, что отец может делать в этот час. Наверняка очень скучает. Отец отбывал наказание за то, что открыто выражал свои мысли. Он был преподавателем китайской истории. Однажды партийный секретарь с его работы сообщил руководству, что взгляды отца противоречат учению Мао. Потом мы узнали, что он объявлен «опасно мыслящим» и отправлен в исправительно-трудовой лагерь. Его зарплату, составлявшую шестьдесят пять юаней, урезали до пятнадцати, тринадцать из которых он ежемесячно присылал домой.
Чем он там питается? Травой екай? Я представила, как он, должно быть, похудел. Он был прекрасным отцом и обладал хорошим чувством юмора. В письмах он говорил о себе как о «птице Феникс с ощипанными перьями, ставшей уродливее курицы, но все же оставшейся птицей Феникс». Мама была прямо противоположного склада, она постоянно о чем-то беспокоилась и называла себя «безголовой мухой».
Дикий Имбирь во сне схватила меня за руку. Я попыталась разжать ее пальцы, но она сжала их еще сильнее, словно утопающий, отчаянно хватающийся за соломинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51