Обычно перед алтарем лежал усопший, а все скамьи в церкви занимали его друзья и родственники. Это должно было подчеркнуть единство с Христом, единение со святыми, которое теперь испытывал покойный. Когда-нибудь, в Судный день, все вновь воссоединятся и вместе обретут покой во Христе.
Так говорила церковь.
Но, произнося слова службы, он ловил себя на мысли, что все это лишено смысла. Неужели действительно есть верховное существо, дающее вечное спасение? И можно ли заслужить эту награду, просто следуя указаниям церкви? Неужели можно искупить грешную жизнь несколькими минутами раскаяния? Неужели Богу не нужно больше? Разве не нужно пожертвовать Ему всю жизнь? Никто не совершенен, все совершают промахи, но цена спасения должна быть выше, чем обычная процедура раскаяния.
Он сам точно не помнил, когда у него начались эти сомнения. Может быть, еще тогда, когда он был с Катериной? Возможно, к таким мыслям его подтолкнули амбициозные прелаты из его окружения, твердящие о любви к Богу, но думающие только о карьере и богатстве. Зачем преклонять колени и целовать папский перстень? Христос не учил этому. Так почему же Его детям разрешено принимать такие почести?
Может быть, его сомнения просто дань времени?
Мир уже не тот, что был сто лет назад. Все тесно связаны друг с другом. Связь работает быстро. Люди пресыщены информацией. Бог уже не успевает за всем этим. Человек рождается, живет и умирает, и его тело разлагается в земле. Прах к праху, как сказано в Библии. И все. Но если это так, то твоя единственная награда – то, что ты успел сделать в жизни, и твое спасение – память о тебе.
Он достаточно хорошо знал вероучение, чтобы понять: большинство принципов Римской католической церкви не связано ни с ее же собственными интересами, ни с интересами прихожан. Время стерло грани между повседневным и божественным. К божественным законам прибавилось придуманное людьми. Священники безбрачны, потому что так повелел Господь. Священниками могут быть только мужчины, потому что мужчиной был Христос. Адам и Ева были мужчина и женщина, значит, любовь может быть только разнополой. Откуда взялись эти догмы? Почему они так живучи?
Почему он усомнился в них?
Мишнер пытался подавить голос разума и сосредоточиться на службе, но это давалось ему с большим трудом. Может быть, встреча с Катериной поколебала его веру? Может быть, бессмысленное убийство старика в Румынии заставило его задуматься, что ему уже сорок семь, а он почти ничего не сделал и всю жизнь только ходил по пятам за немецким епископом по коридорам Апостольского дворца?
Он должен сделать больше. Создать что-то. Помочь другим людям.
Он заметил движение у дверей. Подняв глаза, увидел Климента, который мелкими шагами вошел в часовню и опустился на колени у одной из скамей.
– Заканчивайте, пожалуйста, мне тоже нужно, – быстро сказал он, склоняя голову для молитвы.
Мишнер вернулся к службе и начал готовить Святые Дары. Он взял с собой только одну облатку, так что пришлось сломать кусочек пресного хлеба пополам.
Он медленно приблизился к Клименту.
Старик прервал молитву и посмотрел на него красными от слез глазами. На его лице лежала печать глубокой скорби. Горе Якоба Фолкнера было велико. Смерть отца Тибора потрясла его. Мишнер протянул ему облатку, и Папа покорно открыл рот.
– Тело Христово, – прошептал Мишнер и положил причастие на язык Климента.
Климент осенил себя крестом и молитвенно склонил голову. Мишнер вернулся к алтарю и продолжил мессу.
Но служить было нелегко.
Рыдания Климента XV, разносившиеся по всей часовне, разрывали его сердце.
Глава XXX
Рим
12 ноября, воскресенье
20.30
Возвращаясь к Тому Кили, Катерина презирала себя за это, но после ее возвращения в Рим кардинал Валендреа еще не давал о себе знать. Он запретил звонить ему, и это было кстати – ведь ей нечего было сообщить ему, кроме того, что уже знал Амбрози.
Она читала, что Папа отправился на выходные в Кастель-Гандольфо, и решила, что Мишнер тоже там. Вчера Кили осыпал ее двусмысленными насмешками на тему ее румынской авантюры, намекая, что на самом деле она успела пережить там гораздо больше приключений, чем рассказывает. Она преднамеренно скрыла от него кое-что из сказанного отцом Тибором.
Мишнер не ошибался в отношении Кили. Ему нельзя доверять. Поэтому она лишь вкратце говорила о поездке, ровно столько, сколько было нужно, чтобы понять из разговора с ним, чем именно занимается Мишнер.
Они с Кили сидели в уютной остерии. Бутылка дорогого красного вина была полупуста. На Кили был светлый костюм и галстук – видимо, он уже привыкал находиться на людях без сутаны.
– Я не понимаю, откуда вся эта шумиха, – сказала она. – Католики строят свою доктрину на откровениях Марии. Почему же столько шума из-за третьего Фатимского откровения?
Кили подлил себе вина.
– Это странно даже для церкви. Послание получено прямо с небес, а папы один за другим скрывали его, пока в двухтысячном году Иоанн Павел Второй наконец не раскрыл его.
Она помешивала суп, ожидая продолжения.
– В тридцатые годы церковь официально признала, что Фатимские явления достойны доверия. То есть католикам разрешалось верить в них, если они того пожелают.
Он улыбнулся:
– Обычное двуличие. Рим говорит одно, а делает другое. Церковь разрешает паломникам приезжать в Фатиму и приносить миллионные пожертвования, но не находит в себе силы признать, что это событие действительно произошло, и не хочет, чтобы верующие узнали, что сказала Дева.
– А зачем скрывать это?
Он сделал еще глоток бургундского и провел пальцами по длинной ножке бокала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114