В 1945-м Комиссия переросла в основного поставщика узников для ГУЛАГа. Она была детищем самого Сталина, средством для поддерживания его власти, и на нее работали тысячи сотрудников, включая полевых следователей, которые разыскивали в Западной Европе, Северной Африке и Южной Америке произведения искусства, вывезенные немцами.
Кнолль уселся на металлический стул и начал листать страницу за страницей из первой коробки. Процесс шел медленно из-за объема, небрежности написания и трудности чтения на русском. В целом содержимое этой коробки разочаровало его, так как здесь были в основном краткие отчеты по различным расследованиям Комиссии. Прошли долгих два часа, а он не нашел ничего интересного. Он приступил ко второй коробке, в которой тоже были отчеты. Здесь он наткнулся на пачку полевых отчетов от следователей. Эквизиторы,как и он сам. Но только оплаченные Сталиным и работавшие исключительно на советское правительство.
Он просмотрел отчеты один за другим.
Многие были малозначительными повествованиями о неудавшихся поисках и безуспешных поездках. Некоторые успехи тем не менее были, о возвращенных ценностях рапортовалось как о великих достижениях. «Площадь Согласия» Дега, «Две сестры» Гогена, картина Ван Гога «Белый дом ночью». Он даже узнал имена следователей: Сергей Телегин, Борис Зернов, Петр Сабсаль, Максим Березов. Он уже читал составленные ими полевые отчеты в других хранилищах. Коробка содержала сотню или около того отчетов, совершенно забытых и нынче практически не используемых, за исключением нескольких, поиски по материалам которых велись до сих пор.
Прошел еще час, во время которого служащий прошел взад-вперед три раза, притворяясь, что хочет помочь. Кнолль отклонил все предложения, страстно желая, чтобы этот раздражающий его человечек занимался своими делами. Около пяти он нашел записку Николаю Швернику, безжалостному последователю Сталина, который возглавлял Чрезвычайную комиссию. Но эта записка была не похожа на остальные. Она была не на официальном бланке Комиссии. Она была личного содержания и написана от руки. В углу была проставлена дата – 26 ноября 1946 года, черные чернила на ветхой бумаге почти исчезли:
«Товарищ Шверник,
я надеюсь, что эта записка застанет вас в добром здравии. Я побывал в Доннесберге, но не смог обнаружить ни одного из манускриптов Гете, которые, как мы думали, были там. Расспросы, безусловно очень осторожные, показали, что предыдущие советские следователи, возможно, переместили их в ноябре 1945 года. Предлагаю провести проверку результатов инвентаризации в Загорске. Вчера я встретился с Ухом. Он докладывает о деятельности Лоринга. Ваше подозрение кажется верным. Рудники Гарца посещались несколько раз различными рабочими бригадами, но местные рабочие не нанимались. Все рабочие ввозились и вывозились Лорингом. Янтарная комната могла быть найдена и увезена. Точно сказать сейчас невозможно. Ухо идет по второму следу в Богемии и доложит непосредственно вам в течение недели.
Семен Макаров».
К листку были приколоты две более новые бумажки, обе – фотокопии. Это были информационные доклады КГБ семилетней давности, датированные мартом месяцем. Странно, что они здесь, подумал Кнолль, засунуты в оригиналы пятидесятилетней давности. Он прочитал первую записку, напечатанную кириллицей:
«Личность Ухо установлена – это Петр Борисов, работал на Комиссию в 1946–1958 гг. Эмигрировал в Соединенные Штаты в 1958-м с разрешения правительства. Сменил имя на Питер Бейтс. Настоящий адрес: 959 Стоксвуд-авеню, Атланта, Джорджия (округ Фултон), США. Был установлен контакт. Отрицает любую информацию о Янтарной комнате до 1958 г. Не смог определить местонахождение Семена Макарова. Утверждает, что ничего не знает о Макарове. Прошу дополнительных инструкций для дальнейших действий».
Семен Макаров! Он искал этого русского пять лет назад, но не смог найти. Единственный выживший следователь, которого он не расспросил. Теперь, возможно, есть еще один. Петр Борисов, или Питер Бейтс. Странная кличка. Русским, кажется, очень нравятся кодовые слова. Что это, просто пристрастие или обеспечение безопасности? Сложно сказать. Прозвища типа Волк, Черный Медведь, Орел и Острые Глаза он уже встречал. Но Ухо? Это было единственным в своем роде.
Кнолль перелистнул второй листок, другой доклад КГБ, напечатанный кириллицей, который содержал больше информации о Петре Борисове. Ему должно быть сейчас больше восьмидесяти. Ювелир по профессии, на пенсии. Его жена умерла четверть века назад. У него была замужняя дочь, которая жила в Атланте, Джорджия, и два внука. Информация шестилетней давности, достоверность ее под вопросом. Но все равно больше, чем он сам знал о Петре Борисове.
Он опять взглянул на документ 1946 года. Задержал взгляд на месте с упоминанием о Лоринге. Второй раз он встретил это имя в отчетах. Это не мог быть Эрнст Лоринг. Этот слишком молод. Скорее его отец, Иосиф. Все более неизбежным становился вывод, что семья Лоринга также уже давно шла по следу. Возможно, поездка в Санкт-Петербург стоила этих хлопот. Два непосредственных упоминания о Янтарной комнате – редкость для советских документов. А также новая информация.
Новый след. Ухо!
– Вы скоро закончите?
Кристиан Кнолль поднял голову. Служащий смотрел на него сверху вниз. Он подумал, как долго этот ублюдок здесь стоит.
– Уже больше пяти, – сказал служащий.
– Я не знал. Скоро закончу.
Взгляд служащего скользнул по странице в его руке, клерк явно пытался подсмотреть. Кнолль с безразличным видом положил бумагу лицевой стороной на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123