Он проводил ее до станции. Расставаясь с ним, она сказала:
- До завтра, в восемь!
- До завтра, в восемь!
Она уехала сияющая, а он вернулся домой, довольный и счастливый, но все-таки полный тревоги, потому что ничто не разрешилось до конца.
Но зачем же бороться? У него уже не было сил. Она влекла его непонятной, неодолимой прелестью. Бегство от нее не освободило его, не разлучило с ней, а было только невыносимым лишением, между тем как, покорясь ей, он получит от нее все, что она обещала, потому что она не лжет.
Лошади рысью бежали под деревьями, и он подумал, что за все их свидание ей даже не пришло в голову, ей ничто не подсказало хоть раз протянуть ему губы. Она была все та же. Ничто никогда не изменится в ней, и, может быть, он всю жизнь будет так же страдать из-за нее. Память о жестоких часах, уже пережитых им, о часах ожидания в невыносимой уверенности, что ему никогда не удастся ее воспламенить, снова сжимала его сердце, вызывая в нем предчувствие и боязнь предстоящей борьбы и тех же душевных терзаний в будущем. И все-таки он был готов лучше все перетерпеть, чем снова потерять ее, готов был вновь покориться вечному желанию, превратившемуся в какую-то свирепую и неутолимую жажду, сжигавшую его тело.
Приступ бешенства, который столько раз находил на него, когда он возвращался из Отейля один, уже снова овладевал им, заставляя метаться в ландо, катившем в прохладной тени высоких деревьев, как вдруг мысль, что его ждет Элизабет, такая свежая, юная и хорошенькая, с сердцем, полным любви, с поцелуями на устах, разлилась в нем сладкой отрадой. Сейчас он обнимет ее и, закрывши глаза, обманывая самого себя, как обманывают других, сливая в опьянении объятий ту, которую он любит, с той, которая любит его, будет обладать ими обеими. Конечно, даже и сейчас его влекло к ней тем благодарным влечением плоти и духа, которое рождается сознанием разделенной любви и взаимной нежности и всегда пронизывает животную природу человека. Не будет ли для его мучительной, иссушающей любви это соблазненное им дитя светлым родником, обретенным на вечернем привале, надеждой на прохладную воду, поддерживающей бодрость духа при переходе через пустыню?
Но когда он приехал домой, оказалось, что Элизабет еще не вернулась; он испугался, встревожился и спросил у другой служанки:
- Вы уверены, что она ушла из дома?
- Да, сударь.
Он вышел, надеясь где-нибудь ее встретить.
Пройдя несколько шагов, перед тем как свернуть на улицу, тянувшуюся вдоль долины, он увидел перед собой на бугре старую, широкую, приземистую церковь с низенькой колокольней, присевшую над домами деревушки, как курица над цыплятами.
Догадка, предчувствие подтолкнули его. Как знать, какие странные мысли могут родиться в сердце женщины? Что она подумала? Что поняла? Где, как не здесь, ей укрыться, если тень истины промелькнула перед ее глазами?
В храме было очень темно, потому что уже вечерело. Только один догоравший светильник у дарохранительницы свидетельствовал о незримом присутствии божественного Утешителя. Мариоль быстро прошел между скамьями. Подойдя к хору, он увидел женщину, которая стояла на коленях, закрыв лицо руками. Он подошел к ней, узнал ее и коснулся ее плеча. Они были одни.
Она вздрогнула и подняла голову. Она плакала.
- Что с тобой? - спросил он. Она прошептала:
- Я все поняла. Вы здесь потому, что она огорчила вас. Она за вами приехала.
Он был тронут страданием, которое на этот раз причинил он сам, и проговорил;
- Ты ошибаешься, детка, я в самом деле возвращаюсь в Париж, но и тебя увожу с собой. Она недоверчиво повторила:
- Неправда! Неправда!
- Клянусь тебе!
- Когда же?.
- Завтра.
Опять зарыдав, она прошептала: "Боже мой, боже мой!"
Он обнял ее за плечи, помог встать, увлек за собой, спустился по склону холма в сгустившуюся темноту ночи, а когда они вышли на берег реки, он усадил ее на траву и сел рядом с ней Он слышал, как билось ее сердце и прерывалось дыхание, и, смущенный раскаянием, прижимая ее к себе, стал шептать ей на ухо такие ласковые слова, каких еще никогда ей не говорил. Он был охвачен жалостью и пылал желанием, он почти не лгал, почти не обманывал ее; сам удивляясь тому, что он говорит и что чувствует, он спрашивал себя: как может он, еще весь трепещущий от встречи с той, чьим рабом будет навеки, так волноваться и дрожать от вожделения, утешая это любовное горе?
Он обещал ее "очень любить" - он не сказал просто "любить", - обещал нанять ей совсем близко от себя хорошенькую дамскую квартирку, обставленную изящной мебелью и с горничной, чтобы та прислуживала ей.
Внимая ему, она успокаивалась, приходя понемногу в себя, не в силах поверить, чтобы он стал ее так обманывать, понимая по звуку его голоса, что он говорит искренне Убежденная и восхищенная мыслью, что она тоже будет "барыней", ослепленная грезой девочки, родившейся в бедности, мечтой трактирной служанки, вдруг ставшей подругой такого богатого и важного господина, она опьянела от вспыхнувших в ней желаний, гордости и благодарности, которые смешивались с ее любовью к Андре.
Она закинула руки ему на шею и, покрывая его лицо поцелуями, лепетала:
- Я так вас люблю! Вы для меня все на свете! Он был глубоко растроган и, отвечая на ее ласки, прошептал - Милая, милая крошка!
Она уже почти забыла о появлении незнакомки, только что причинившей ей столько горя. Но все-таки безотчетное сомнение еще шевелилось в ней, и она вкрадчиво спросила его ласковым голосом:
- А вы вправду будете меня любить так же, как здесь?
Он уверенно ответил:
- Я буду тебя любить так же, как здесь.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55