- Хороши? - спросил Ламарт.
Скульптор начал расхваливать статуэтки, как бы приветствуя их, и заговорил о самых замечательных из числа тех, какие ему довелось видеть; он говорил немногословно, глуховатым, но спокойным, уверенным голосом, ясно выражая мысль и зная цену словам.
Потом он вместе с писателем осмотрел другие редкости и безделушки, собранные г-жой де Бюрн по совету друзей. Он воздавал им должное, радуясь и удивляясь, что находит их здесь; он каждую брал в руки и бережно перевертывал во все стороны, словно вступая с нею в сладостное общение. Одна бронзовая статуэтка, тяжелая, как пушечное ядро, стояла в темном углу; он поднял ее одной рукой, поднес к свету, долго любовался ею, потом так же легко поставил на место.
Ламарт сказал:
- Вот силач! Он для того и создан, чтобы воевать с мрамором и камнем.
На Пределе смотрели с симпатией. Лакей доложил:
- Кушать подано.
Хозяйка дома взяла скульптора под руку и направилась в столовую; она предложила ему место справа от себя и из учтивости спросила, как спросила бы потомка знатного рода о точном происхождении его имени:
- Ведь за вашим искусством еще и та заслуга, что оно самое древнее, не правда ли? Он спокойно ответил:
- Как сказать. Библейские пастухи играли на свирели, следовательно, музыка как будто древнее. Но, по нашим понятиям, настоящая музыка существует не так уж давно, зато начало настоящей скульптуры теряется в незапамятных временах.
Она спросила:
- Вы любите музыку? Он убежденно ответил:
- Я люблю все искусства.
- А известно, кто был первым скульптором? Он подумал и заговорил с мягкими интонациями, словно рассказывал трогательную историю:
- По эллинским преданиям, творцом искусства ваяния был афинянин Дедал. Но самая красивая легенда приписывает это открытие сикионскому горшечнику по имени Дибутад. Его дочь Кора стрелою обвела тень от профиля своего жениха, а отец заполнил контур глиною и вылепил лицо. Так родилось мое искусство.
- Прелестно, - заметил Ламарт и, помолчав, продолжал:
- Ах, Пределе, не согласитесь ли вы... Тут он обратился к г-же де Бюрн:
- Вы представить себе не можете, до чего увлекателен бывает этот человек, когда говорит о том, что любит, как он умеет это выразить, показать и внушить восторг!
Но скульптор, по-видимому, был не расположен ни рисоваться, ни ораторствовать. Он засунул уголок салфетки за воротничок, чтобы не закапать жилет, и ел суп сосредоточенно, с тем своеобразным уважением, какое питают крестьяне к похлебке.
Потом он выпил бокал вина и оживился, постепенно осваиваясь с обстановкой и чувствуя себя непринужденнее.
Он несколько раз порывался обернуться, так как видел отраженную в зеркале статуэтку современной работы, стоявшую за его спиной, на камине. Она была ему незнакома, и он старался угадать автора. Наконец не вытерпев, спросил:
- Это Фальгиер, не правда ли? Госпожа де Бюрн рассмеялась:
- Да, Фальгиер. Как вы узнали это в зеркале? Он тоже улыбнулся:
- Ах, сударыня! Я почему-то с первого взгляда узнаю скульптуру людей, которые занимаются также и живописью, и живопись тех, кто занимается не только ею, но и ваянием. Их вещи совсем не похожи на произведения художников, всецело посвятивших себя какому-нибудь одному искусству.
Ламарт, чтобы дать своему другу возможность блеснуть, попросил разъяснений, и Пределе поддался на эту уловку.
Не спеша, в точных словах он определил и охарактеризовал живопись скульпторов и скульптуру живописцев, и притом так ясно, свежо и своеобразно, что все слушали, не спуская с него глаз. Уходя в своих рассуждениях в глубь истории искусств и черпая примеры из различных эпох, он дошел до самых ранних итальянских мастеров, бывших и ваятелями и живописцами, - Николя и Джованни Пизанских, Донателло, Лоренцо Гиберти. Он привел любопытное мнение Дидро по этому вопросу и в заключение упомянул о вратах баптистерия Сан-Джованни во Флоренции, где барельефы работы Гиберти так живы и драматичны, что скорее похожи на масляную живопись.
Своими тяжелыми руками, двигавшимися так, будто они полны глины, и все же до того гибкими и легкими, что приятно было на них смотреть, он с такою убедительностью воссоздавал произведения, о которых рассказывал, что все с любопытством следили за его пальцами, лепившими над бокалами и тарелками образы, о которых он говорил.
Потом, когда ему предложили блюдо, которое Пределе любил, он умолк и занялся едой.
До самого конца обеда он уже почти не говорил и еле следил за разговором, переходившим от театральных новостей к политическим слухам, от бала к свадьбе, от статьи в Ревю де Де Монд к только что начавшимся скачкам. Он с аппетитом ел, много пил, но не хмелел, и мысль его оставалась ясной, здоровой, невозмутимой, лишь слегка возбужденной хорошим вином.
Когда вернулись в гостиную, Ламарт, еще не добившийся от скульптора всего, чего он от него ждал, подвел его к одному из шкафчиков и показал бесценный предмет: серебряную чернильницу, достоверное, историческое, занесенное в каталоги творение Бенвенуто Челлини.
Скульптор словно опьянел. Он созерцал чернильницу, как созерцают лицо возлюбленной, и, охваченный умилением, высказал о работах Челлини несколько мыслей, тонких и изящных, как само искусство божественного мастера; потом, заметив, что к нему прислушиваются, он увлекся и, сев в широкое кресло, не выпуская из рук драгоценности и любуюсь ею, стал рассказывать о своих впечатлениях от разных известных ему чудес искусства, раскрыл свою восприимчивую душу и проявил то особое упоение, которое овладевало им при виде совершенных форм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55