"Вероятно, - подумал он, - ей нравится это место, и она иногда гуляет здесь". Он наблюдал, как она подобрала платье, поднимаясь на первую каменную ступеньку, как легко прошла остальные, а когда он устремился к ней, чтобы ускорить встречу, она с ласковой улыбкой, таившей беспокойство, сказала ему:
- Вы очень неосторожны. Не надо ждать на самом виду. Я заметила вас почти что с улицы Риволи. Пойдемте посидим на скамейке, вон там за оранжереей. Там и ждите меня в другой раз.
Он не мог удержаться от вопроса:
- Значит, вы часто здесь бываете?
- Да, я очень люблю это место. Я люблю гулять рано по утрам и прихожу сюда любоваться этим прелестным видом. Кроме того, здесь никогда никого не встречаешь, в то время как Булонский лес нестерпим. Но никому не выдавайте этой тайны.
Он засмеялся:
- Еще бы!
Осторожно взяв ее руку, маленькую руку, прятавшуюся в складках одежды, он вздохнул:
-Как я люблю вас! Я истомился, ожидая вас! Получили вы мое письмо?
- Да, благодарю. Оно меня очень тронуло.
- Значит, вы не сердитесь на меня?
- Да нет. За что же? Вы так милы!
Он подыскивал пламенные, трепетные слова, чтобы высказать свою признательность и волнение. Не находи их и слишком волнуясь, чтобы выбирать выражения, он повторил:
- Как я люблю вас! Она сказала:
- Я предложила вам прийти сюда, потому что здесь тоже вода и пароходы. Конечно, это не то, что там, но и здесь неплохо.
Они сели на скамеечке, у каменной балюстрады, тянущейся вдоль Сены, и оказались почти одни. Два садовника да три няньки с детьми были в этот час единственными живыми существами на обширной террасе.
У ног их по набережной катили экипажи, но они не видели их. Совсем близко, под стеной, спускавшейся от террасы, раздавались шаги, а они, не находя еще что сказать друг другу, смотрели на этот красивый парижский вид, начинающийся островом Сен-Луи и башнями Собора Богоматери и кончающийся Медонскими холмами. Она повторила:
- Как здесь все-таки хорошо!
Но его вдруг пронзило вдохновляющее, воспоминание об их восхождении в небеса с вершин аббатства, и, терзаемый сожалением о пронесшемся порыве чувства, он сказал:
- Помните, наш взлет у Тропы безумцев?
- Еще бы!.. Но теперь, когда я вспоминаю об этом, мне становится страшновато. Боже, как закружилась бы у меня голова, если бы пришлось это повторить! Я тогда совсем опьянела от воздуха, солнца и моря. Взгляните, друг мой, как прекрасно и то, что у нас сейчас перед глазами. Я очень люблю Париж.
Он удивился, смутно почувствовав, что в ней уже недостает чего-то, мелькнувшего там, на вершине.
Он прошептал:
- Не все ли равно где, лишь бы быть возле вас!
Она молча пожала ему руку. Это легкое пожатие наполнило его большим счастьем, чем любое ласковое слово; сердце его избавилось от стеснения, тяготившего его до сих пор, и он мог наконец заговорить.
Он сказал медленно, почти торжественно, что отдал ей жизнь навеки, что она может делать с ним, что захочет.
Она была ему благодарна, но, как истая дочь своего времени, отравленная сомнениями, как безнадежная пленница подтачивающей иронии, она, улыбнувшись, возразила:
- Не берите на себя таких больших обязательств. Он повернулся к ней лицом и, глядя ей в глаза, глядя тем проникновенным взглядом, который кажется прикосновением, повторил только что сказанное - более пространно, более пылко, более поэтично. Все, что он ей писал в стольких восторженных письмах, он выражал теперь с такой пламенной убежденностью, что она внимала ему, как бы паря в облаках фимиама. Всем своим женским существом она ощущала ласку этих обожающих губ, ласку, какой она еще не знала.
В ответ она произнесла всего несколько слов:
- И я тоже вас очень люблю. Теперь они держались за руки, как подростки, шагающие бок о бок по проселочной дороге, и затуманенным взором наблюдали, как по реке ползут пароходики. Они были одни в Париже, среди смутного, немолчного, далекого и близкого гула, который носился над ними в этом городе, полном жизни, они были здесь в большем уединении, чем на вершине воздушной башни, и на несколько мгновений действительно забыли, что на земле есть еще что-то, кроме них.
К ней первой вернулось ощущение реальности и сознание, что время идет.
- Хотите встретиться здесь завтра? - спросила она.
Он подумал несколько секунд и смутился от того, о чем собирался просить:
- Да.., да.., разумеется. Но.., разве мы никогда не увидимся в другом месте?.. Здесь уединенно.., однако.., всякий может сюда прийти.
Она колебалась.
- Вы правы... А кроме того, вы не должны никому показываться еще по крайней мере, недели две, чтобы все верили, что вы путешествуете. Будет так мило и так таинственно встречаться с вами, в то время как все думают, что вас нет в Париже. Но пока что я не могу вас принимать. Поэтому.., я не представляю себе...
Он почувствовал, что краснеет, но все-таки сказал:
- И я не могу просить вас заехать ко мне. Может быть, есть другая возможность, другое место?
Как женщина практическая, свободная от ложной стыдливости, она не удивилась и не была возмущена.
- Да, конечно. Но об этом надо подумать.
- Я уже подумал .
- Уже?
- Да.
- И что же?
- Знаете вы улицу Вье-Шан в Отейле?
- Нет.
- Она выходит на улицы Турнмин и Жан-де-Сож.
- Ну, а дальше?
- На этой улице, или вернее в этом переулке, есть сад, а в саду - домик, из которого можно выйти также и на те две улицы, которые я назвал.
- Ну, а дальше?
- Этот домик ждет вас.
Она задумалась, потом все так же непринужденно задала два-три вопроса, подсказанных ей женской осторожностью. Он дал разъяснения, по-видимому, удовлетворившие ее, потому что она сказала, вставая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55