Он захохотал.
— К вашей матушке? Нет, это уж слишком! Она сразу же омрачилась и внимательно взглянула ему в глаза.
— Послушайте, Мюскад: если вы в самом деле любите меня и хотите жениться на мне, поговорите сперва с мамой, а я вам отвечу потом.
Он решил, что она все еще издевается над ним, и окончательно разъярился:
— Вы меня за дурака считаете, мамзель!
Она не спускала с него кроткого, ясного взгляда.
Запнувшись на миг, она произнесла:
— Я никак не могу вас понять! Тогда он заговорил торопливо, и в голосе его прозвучали резкие, злые нотки:
— Слушайте, Иветта: пора прекратить эту глупую комедию, она и без того затянулась. Вы разыгрываете наивную девочку. Поверьте мне, эта роль совсем вам на пристала. Вы отлично понимаете, что между нами речь может идти не о браке, а… о любви. Я сказал, что люблю вас, и это правда, повторяю: я вас люблю. Перестаньте притворяться наивной и меня не считайте дураком.
Они стояли друг против друга, держась на воде легкими движениями рук. Она помедлила еще несколько мгновений, словно боялась проникнуть в смысл его слов, и вдруг зарделась, вспыхнула до корней волос. Все лицо ее от самой шеи сразу залилось краской, а уши приняли даже багровый оттенок, и, не вымолвив ни слова, она устремилась к берегу, плывя изо всех сил широкими, лихорадочными бросками. Он никак не мог догнать ее, только пыхтел от усталости.
Он видел, как она вышла из воды, подобрала с земли купальный халат и скрылась в кабинке, ни разу не обернувшись.
Он одевался медленно, недоумевая, как быть дальше, обдумывая, что сказать ей, не зная, то ли просить прощения, то ли настаивать на своем.
Когда он был готов, она уже ушла, ушла одна. Он возвращался не спеша, в тревоге и смущении.
Маркиза гуляла под руку с Савалем по аллее, огибающей газон.
Увидев Сервиньи, она произнесла томным голосом, каким разговаривала со вчерашнего дня:
— Ведь я же говорила, что не следует выходить в такую жару Вот теперь у Иветты чуть не солнечный удар, ей пришлось лечь в постель. Она, бедняжка, была вся красная, как пион, и прямо изнемогала от головной боли. Не сомневаюсь, что вы гуляли на самом припеке и делали всякие глупости. Вы, оказывается, не благоразумнее ее.
Иветта не вышла к столу. Когда ей предложили принести обед в комнату, она ответила через запертую дверь, что не хочет есть и просит оставить ее в покое. Гости уехали десятичасовым поездом, обещав вернуться в четверг, а маркиза села помечтать у открытого окна, ловя отдаленные звуки оркестра на балу гребцов, плясовыми мотивами нарушавшие торжественную тишину ночи Вышколенная любовью и для любви, как другие для гребли или верховой езды, она испытывала временами бурные увлечения, одолевавшие ее, как болезнь.
Страсть налетала на нее внезапно, охватывала ее всю, выводила из равновесия, возбуждала или угнетала, смотря по тому, какой природы было чувство — восторженное, пылкое, патетическое или сентиментальное.
Она была из тех женщин, назначение которых — любить и быть любимыми. Вышла она из подонков, добилась положения с помощью любви и превратила любовь в ремесло, почти без расчета, руководствуясь инстинктом, врожденным даром, и деньги принимала, как поцелуи, не церемонясь и не делая различий, бессознательно и просто, пользуясь своим чутьем, как животные, которых учит ловкости борьба за существование. В ее объятиях побывало много мужчин, которые не внушали ей любви, но не внушали и отвращения своими поцелуями.
Она терпела случайные ласки так же невозмутимо и безразлично, как в путешествии едят стряпню из любой кухни, потому что иначе не проживешь. Но время от времени сердце ее или плоть загорались страстью, и она влюблялась беззаветно на несколько недель или месяцев в зависимости от физических или нравственных качеств любовника.
Это были чудеснейшие минуты ее жизни. Она любила всей душой, всем телом, пылко, самозабвенно. Она бросалась в любовь, как бросаются в реку, чтоб утопиться, отдавалась течению и не задумалась бы, если нужно, умереть в упоении, в экстазе, в беспредельном блаженстве. Каждый раз она была уверена, что никогда еще не испытывала ничего подобного, и немало удивилась бы, если бы ей напомнили, сколько было разных мужчин, о которых она ночи напролет восторженно мечтала, глядя на звезды.
Савалю она отдалась, отдалась душой и телом. Образ его, воспоминание о нем баюкали ее, и она мечтала, наслаждаясь сознанием завершенного счастья, надежного счастья настоящей минуты.
Услышав шорох в комнате, она обернулась. Вошла Иветта, все еще одетая, как днем, но бледная, с лихорадочно горящими глазами, словно от сильной усталости.
Она облокотилась о подоконник, подле матери.
— Мне надо поговорить с тобой, — сказала она. Маркиза смотрела на нее удивленно. Она любила дочь эгоистической любовью, гордилась ее красотой, как гордятся богатством, без зависти, потому что сама была еще достаточно хороша, без тех умыслов, какие приписывали ей, потому что была достаточно беспечна, но с полным сознанием всей ценности этого сокровища, потому что была достаточно умна.
— Говори, дитя мое. Что случилось?
Иветта впилась в нее взглядом, словно желая заглянуть ей в душу и угадать, какие переживания вызовут ее слова.
— Слушай. Произошло нечто невероятное.
— Да что же?
— Господин де Сервиньи сказал, что любит меня. Маркиза тревожно ждала продолжения. Но Иветта молчала. Тогда она спросила:
— Какими словами он это сказал? Объясни же! Девушка уселась у ног матери в привычной, вкрадчивой позе и, сжав ее руки, произнесла:
— Он просил меня быть его женой. Маркиза Обарди отпрянула в изумлении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23