OCR Busya
«Варвара Карбовская «Мраморный бюст»»: Советский писатель; Москва; 1957
Аннотация
Справили крестины! Лошади в разгоне, машина в речке, электрик никак не очнется…
Варвара Карбовская
Справили…
Жаркий августовский полдень. В палисаднике, перед домом председателя, цветут розовые мальвы, высокие подсолнечники повернули к солнцу свои круглые почерневшие лица в желтых оборочках лепестков.
У раскрытого окна сидит молодая жена председателя, Валентина, и убаюкивает ребенка:
– Спи-и, спи-и, о-о-о! О-о-о!
Свекровь, примостившись у другого окна за швейной машиной, бойко строчит голубую распашонку.
– Все равно, маманя, – шепотом говорит Валентина, – вы хоть и спрыснули Андрюшеньку с уголька, а он беспокоится.
– И будет беспокоиться, – отвечает свекровь, не переставая строчить. – Вторую неделю дите некрещеное живет, как же ему не беспокоиться? Нынче мне сон привиделся нехороший: будто лежу, гляжу в потолок, а в глазах у меня тучи черные медведями так и ходют. А один медведь сорвался с потолка и свалился на меня, ни дыхнуть, ни охнуть… Не к добру.
– Что ж теперь делать, маманя? Вася ни в какую не соглашается крестить. Говорит: «Я председатель, мне моя политическая совесть не позволяет. Потому что, говорит, за это дело по головке не погладят, скажут, что несознательный, дурной пример подаю».
– Уж больно все сознательные стали, – говорит свекровь и перекусывает нитку. Голубая крестильная рубашка готова, осталось пришить завязочки. – А ты, милая, не с того конца за дело берешься. Он днем верховодит, а ты его ночью уговаривай. Бабье дело – темная ночь. Уж на что его отец-покойник крут был, царство небесное, днем изругается, и всяко бывало. А ночью – «Любушка да Любушка». И Василий такой же…
Валентина прерывисто вздыхает.
– Любит он меня, конечно. Ну, только я не могу против его совести идти.
– Да нешто он сам крестить повезет? – сердится свекровь. – Правила такого нету. Родители дома остаются, на то крестные отец и мать есть. В отцы Михей, шорник, давно набивается. Возьмем подводу, будто в поликлинику на консультацию в Звягино поедем, там и окрестим. И Макаровы свою девку повезут. Девке второй месяц пошел, а она, как котенок, прости господи, некрещеная.
– У Макаровых девочка тихонькая, – вздыхает Валентина.
– Чисто немая! А не окрестят – и вовсе немая будет. Ребенок кричать должен. – Свекровь уже позабыла, что только вчера спрыскивала внука с уголька, чтоб не кричал.
Ночью она сидит у себя на кровати и, выпростав ухо из-под косынки, прижимается им к оклеенной обоями перегородке. Невестка с сыном говорят вполголоса, но все же кое-что слышно.
– Чтоб я в этом деле не участвовал, – приглушенно гудит Василий. – Да накажи, чтоб макали поаккуратней, еще захлебнется у них, у чертей.
«Не может без черного слова, как отец-покойник», – думает старуха, сплевывает через плечо и крестит перегородку, за которой находится ее сын.
– Маманя крестной будет, она уследит, – говорит Валентина. – Васенька, а батюшку пригласить на обед или нет?
– Какого еще батюшку? – басит Василий. – Вы уж из меня совсем дурака делаете. Каких-то батюшков приглашать… – К этому он присовокупляет несколько слов, которые заставляют его мать снова плевать и креститься. – Пообедает дома за наши денежки.
– Ну, коли так, ладно, – соглашается Валентина. – А справить все равно надо. Нельзя, чтобы крестины не справлять.
Василий некоторое время молчит. За перегородку проникает махорочный крепкий дух.
– Справить можно, – наконец говорит он. – В этом никакого дурману нет. Празднование по случаю рождения ребенка – явление допустимое. Я в Подлипки позвоню, чтобы брат Иван приехал с семейством.
– В Тепловку позвони, чтобы Даша с мужем приехала. А не то машину за ними пошли.
– Машины на уборке.
– Уж ради такого случая! У них тоже девочка махонькая, грудная. Надо, Вася, по-родственному.
– Ну-ну, там видно будет… – размягченным голосом соглашается Василий.
«Умеет, – шепчет за перегородкой старуха. – К ихнему брату днем на кривой козе не подъедешь, а ночью хоть веревки вей».
Утром у палисадника останавливается телега, на ней сено, накрытое брезентом. На козлах шорник Михей в новом пиджаке. Старуха бережно выносит сверток – стеганое шелковое одеяло в кружевах пододеяльника. В свертке драгоценная ноша – внучонок. Мимо идут женщины с подойниками:
– Ай крестить, тетя Люба?
– В поликлинику, на консультацию.
Женщины пересмеиваются.
– К Макаровым не забудьте заехать, они в ту же поликлинику собирались.
…Вечер. Из раскрытых окон в палисадник и на всю улицу несутся развеселые голоса, смех, нестройное пение.
– «Ка-акой ты бы-ыл…» – заводит нестерпимо высокий женский голос.
– «Та-акой оста-алси-и-и…» – подхватывают вперебой мужские и женские голоса.
– У председателя, гуляют, – говорят девчата, возвращаясь с поля.
– Крестины, – поясняет женщина с ведрами. Она нарочно опустила на землю свои ведра у калитки, будто отдыхает. – Уж нажарено, напарено всего! В район Мишку гоняли за пивом. В сельпо водка есть, а пива нету, вот Мишка и ездил.
При упоминании о Мишке-шофере одна из девушек обижается:
– Нечего Михаила виноватить! Он не соглашался за пивом ехать, а председатель ему что сказал? Говорит: «Раз тебе задание дано, исполняй и не умничай, а то, говорит, выгоню тебя из шоферов к чертям свинячьим!..» На каждом шагу у него то боги, то черти, оттого и работа через пень-колоду идет – ни тебе толкового разговора, ни плана, как у людей.
– Правильно, – соглашается другая девушка. – Мы с одной машиной весь день промаялись. А ведь уборка!
1 2 3