– Петр Иннокентьевич решительно поднялся с места, лицо Марьи Владимировны стало суровым, а Лиза прижала ладони к покрасневшим щекам. – Однако! – повторил Петр Иннокентьевич. – Я тоже, это самое… хвальбишек не перевариваю! Конечно… это самое, в своей семье. Не перевариваю!
Митяй вскочил, засуетился, и всем показалось, что он как будто стал меньше ростом. Подбежал к Марье Владимировне и, не разгибая почтительно согнутой спины, стал горячо поздравлять ее. Полез целоваться с Петром Иннокентьевичем, но тот как-то неловко подставил ему скулу. После этого Митяй довольно быстро собрался уходить, и никто его не удерживал.
– Вот так Митяй! – расхохотался Саша, когда дверь за гостем закрылась и колокольчик коротко звякнул на прощание. – Вот так свой в доску! – Но, увидав строгое лицо отца, подошел к нему и ласково заглянул в глаза: – Тебе, обидно, что Митяй стал таким, да?
Петр Иннокентьевич дымил трубкой и не сразу ответил.
– Митяй… Был парень-рубаха, стал… господин торшер, велюр… баккара-карамура или как там? И все. Очень-очень жаль, однако, все. – PI вдруг на самой высокой ноте: – А вот что сын у меня похвальбишка – стыд и срам! Ты-то сам кто – депутат? Ученый? Орденоносец? Чем хвалишься?
– Ва-а-ами, – как маленький, протянул Саша и умильно посмотрел на отца сверху вниз, потому что на полголовы был выше его.
В свою очередь, Петр Иннокентьевич взглянул сверху вниз на жену:
– Однако, мать, сынок у нас хоть и студент, а малость того… придурковат.
– Ладно, хватит об этом, – сказала Марья Владимировна и, поглядев на мужа и сына, хотя и снизу вверх, но привычным командирским взглядом, добавила: – А ты, Александр, все-таки безобразник и озорник.
Саша притворно вздохнул и покорно опустил голову. По тону матери он понял, что озорник – это куда лучше, чем вот такой Митяй, бывший «свой парень».

1 2 3