Однако строгость его фасада и мрачность стен нарушала несколько странная для подобной архитектуры кокетливая застекленная башенка, прилепившаяся к крыше, словно ласточкино гнездо. У одного из распахнутых окон башенки находился человек с биноклем и через окуляры разглядывал окрестности.
Здание было городским отделом НКВД, а человек с биноклем являлся главой этого учреждения Александром Кирилловичем Шаховым.
На дворе стоял июнь. Было жарко, но ветрено. Александр Кириллович хорошо видел, как то тут, то там вихрь закручивал маленькие злые смерчики, которые засасывали в свои изгибающиеся воронки мелкий мусор: бумажки, окурки папирос, шелуху семечек. Созерцание смерчиков неожиданно вызвало резкое чувство тревоги, и Александр Кириллович перевел окуляры бинокля выше и подкрутил колесико резкости.
Впереди, заслоняя горизонт, высилась охряная громада Горы, а вокруг, насколько хватало обзора, копошились люди. На первый взгляд в их хаотичной суете было столько же смысла, сколько в мельтешении муравьев, снующих по своей куче. Однако, как и муравьи, движимые единой целью, они выполняли разработанный в высоких кабинетах гениальный план построения города-мечты. А надзирать за всем, исправлять допущенные ошибки, разрушать преступные замыслы врага, карать и миловать был приставлен он – товарищ Шахов. Конечно, в городе и на строительстве имелись и другие начальники, на первый взгляд более важные и ответственные. Но они отвечали каждый за свой участок, а Александр Кириллович отвечал за всех сразу. Когда-то таких, как он, называли «оком государевым». Лучше не скажешь. Именно око!
Начальник НКВД продолжал изучать происходящее на огромной площадке. Вот от спецпоселка на рудник проследовала колонна заключенных. Лиц было не различить, но Шахов и так хорошо представлял себе изможденные физиономии, потухшие взгляды, сгорбленные спины. Он видел этих людей ежедневно, но однородная серая масса давно уже не вызывала в нем никаких чувств.
Сегодня жалость так же опасна, как и политическая близорукость. Революционная бдительность является тем самым качеством, которое необходимо теперь большевикам, – так считает товарищ Сталин. В последнее время оппозиционеры всех мастей, многочисленные двурушники попытались активизироваться, перехватить инициативу. Политическая борьба крайне обострилась. Пример тому – злодейское убийство товарища Кирова, совершенное полгода назад.
Шахов, считавший себя человеком интеллигентным, перестал замечать, что даже мыслит газетными клише. Каждый день, разглядывая раскинувшийся внизу Соцгород, он словно заклинание повторял примерно одни и те же слова о чекистской прозорливости и пролетарской зоркости, которые столь необходимы именно здесь, на переднем крае социалистического строительства.
Причина некоторых сомнений в собственной значимости была отнюдь не политической. Просто пребывание в этой дыре порядком осточертело Шахову. Собственно, он и рассматривал свое назначение сюда как нечто вроде ссылки. Да, почетной – но тем не менее именно ссылки. Руководство, посылая его в Соцгород, упомянуло о важности задачи и о том, что управление здешнего НКВД по своему значению ничуть не ниже областного управления, однако в напутственном слове прозвучал прозрачный намек на обстоятельство, результатом которого явилось новое назначение. И Шахов намек отлично понял. За год службы в здешних краях он уяснил, что по доброй воле люди сюда не попадают. Причем неважно кто: начиная с секретаря горкома и кончая последним землекопом. Конечно, среди разношерстного населения Соцгорода встречались и идейные энтузиасты, в основном комсомольцы, приехавшие «по зову сердца». Но их было относительно немного в огромной массе ссыльных, беглых людей, вынужденных по той или иной причине сменить место жительства. Кто тут только не попадался! И Шахов был обязан знать все о каждом.
Поначалу ему здесь даже нравилось. Людская пестрота, встречаются интересные личности, приезжают многочисленные именитые визитеры. Но климат, эти постоянные ветра, жестокие обжигающие морозы, но условия жизни!.. А, главное, перспективы. Где, какие его ждут перспективы?!
Он прибыл сюда с семьей. Жена с самого начала была против собственного переезда, резонно замечая, что здоровье их сына оставляет желать лучшего. Весьма сильный довод. Действительно, мальчик всю зиму проболел. Устраиваемые женой сцены кончились тем, что она вместе с сыном отправилась к маме в Курск, и Шахов не смог этому помешать. Да и как тут помешаешь?
Начальник НКВД снова переместил окуляры бинокля. Теперь копошащаяся у его ног людская масса распалась на отдельные персонажи. Лица были в основном знакомые, с некоторыми он даже здоровался. Вот проследовали две странноватые дамочки: немолодая латышка, работавшая в городской газете, и яркая, заметная еврейка лет двадцати пяти – библиотекарь в клубе центральной электростанции. Проживали они в одном бараке в одной комнате и на людях появлялись обязательно вместе. Поговаривали о некой интимной близости, но Шахов не особенно в это верил.
Взгляд невольно вырывал из толпы наиболее экзотические фигуры. Семенящей походкой почти пробежал китаец Ходя, торговавший на базаре самодельными детскими игрушками, оттуда же, с базара, возвращались две молоденькие цыганки, увешанные дешевыми побрякушками. Ветер раздувал многочисленные пестрые юбки. Цыганки промышляли гаданием и мелким воровством, их постоянно забирала милиция, но почти тотчас же отпускала. Шахов продолжал наблюдать за цыганками, вернее, за тем, как порывы ветра обнажают их смуглые икры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15