Именно к нему, Колычеву, направлялся сейчас Артем.
В жизни старичка тоже произошли определенные изменения. Его ненаглядная супруга Лидия Павловна скончалась несколько лет назад, а место, занимаемое раньше хибарой, отошло к территории Сокольнического парка культуры и отдыха. Однако Колычев отнюдь не бедствовал. Он давно оставил преподавание в институте, но был активным функционером Союза архитекторов СССР, даже состоял в правлении. Именно это позволяло ему постоянно разъезжать по заграницам. Вот и сейчас он только-только вернулся из Франции, где провел чуть ли не три месяца, гостя у родного брата, о котором мы уже упоминали. Да и с жильем проблем не имелось. Получив компенсацию (и, нужно отметить, благодаря связям в Мосархитектуре, не маленькую) за свою хибару, он приобрел весьма приличный домик в поселке Сокол.
От Ленинградского проспекта, на котором проживала профессорша Ладейникова, до Малого Песчаного переулка, где обитал Колычев, буквально пять минут езды. Довольно часто бывая здесь, Артем постоянно поражался, как это в центре Москвы сохранился столь живописный уголок живой природы с одноэтажными домиками-коттеджами дачного типа, свищущими по весне соловьями, яблонями, на которых ныне дозревали плоды. Старичок оставался верен себе. И хотя в домике имелось электричество, под потолком все так же висела древняя керосиновая лампа с ядром-противовесом, а стены по-прежнему украшали старинные фотографии. Казалось, здесь ничего не изменилось, хотя и комната была другая, и сам дом – другой.
Колычев оказался дома. Он вышел к крыльцу на звук подъехавшей машины и, увидев Артема, радостно разулыбался. Колычев выглядел точно так же, как и много лет назад. Про таких людей говорят: «все время в одной поре». Покрытая пухом голова огурцом, мясистый, слегка вздернутый нос, за сильными линзами круглых очков в золотой оправе громадные, как у филина, серые блекловатые глаза. И тщедушен он был все так же, казалось, в чем душа держится. Но Колычеву далеко за семьдесят, а жалоб на здоровье Артем от него почти не слышал.
– Здравствуй, Артюша. Дай-ка я тебя обниму после долгой разлуки. – Старичок обхватил питомца крепенькими ручками и клюнул в щеку. – Вот так, по русскому обычаю! Надоели, понимаешь, эти лягушатники. Только дома душой и отдыхаю. Ну, проходи, проходи… Да не в хату, там душновато, а в монплезир.
Монплезиром Колычев называл просторную, увитую хмелем беседку на задах домика. Тут имелся столик, на котором стояли постоянно попыхивающий самовар, вазочка с вареньем и тарелка с сушками, пара тростниковых кресел и небольшая кушетка с двумя расшитыми пестрыми мулине подушками-думками. Колычев усадил гостя в кресло, сам сел напротив.
– Ну, рассказывай, что тут у вас творится?
– А может быть, сначала вы поделитесь путевыми впечатлениями?
– Да какие там впечатления. Сидел, понимаешь, в жарком Париже. Правда, на пару недель съездил в Нормандию, вот где красота… Только за то, чтобы на Сен-Мишель полюбоваться, можно полжизни отдать. Представляешь, из голубизны моря встает как в сказке собор с остроконечными шпилями, окутанный дымкой и словно спустившийся с небес. Фантастика! А Париж? Ну что Париж! Словами не расскажешь. Находился я по антикварным салонам и лавочкам. Часами бродил по левому берегу Сены, где расположились букинисты. Отвел душу. Есть все! Цены самые разные. Многое значительно дешевле, чем у нас. Что-то несравнимо дороже. Разброс цен вызывает удивление. Хотя совершенно понятно, их диктует спрос. Взять, к примеру, гравюры… Впрочем, на время прерываюсь. О тамошних делах можно рассказывать бесконечно. Ты лучше про здешние новости доложи. Все ж таки я три месяца отсутствовал.
В беседку заглянула немолодая дородная женщина с круглым простоватым лицом, выполнявшая у Колычева функции домоправительницы, поинтересовалась:
– Не нужно ли чего?
– Раздуй самоварчик, Людмила Васильевна, а то остыл, да чайку для гостя свеженького завари.
– Я, собственно, приехал с вами посоветоваться, – начал Артем. – Приобрел, понимаете, одну вещицу… Сейчас принесу.
Артем достал из машины коробку с эмалями и вернулся в беседку.
– Вот, взгляните.
Колычев минуты две разглядывал эмали.
– Неплохо, – заключил он. – У кого приобрел?
– Тут несколько невнятная история. Купил я их у одной старушки. Живет за гостиницей «Минск», в Дегтярном переулке. Познакомился с ней возле комиссионки в Столешниковом. Дряхлая такая бабулька, мотается у входа, в руках держит вот этот крестик. Оценщик, говорит, дает сущие гроши, а вещь стоящая. Я поинтересовался: каков же ее запрос? Старушка назвала цену. Семьдесят рублей, кажется…
Колычев засмеялся.
– Вот-вот. И мне смешно стало. Но для порядку сбиваю цену: пятьдесят. Бабка и на это согласна. Оценщик ей, по-моему, всего червонец предлагал. Достаю бумажник… А она говорит: «У меня еще есть две эмали». Беру адрес. Вечером являюсь… Громадная коммуналка, лепнина на потолках… Народ по коридорам снует взад-вперед… Захожу к ней. Очень убого. Комната большая, но почти пустая, под потолком лампочка еле светит. Старушка достает из древнего шифоньера вот эту самую коробку. Откуда вещи, спрашиваю? Мнется. По наследству, мол, достались. От кого? Опять замешательство. Словом, я не стал лезть в душу, дал еще сотню и забрал… Спросил только: нет ли чего еще? Нет, говорит. Последнее. По-моему, эти эмали когда-то у кого-то увели. Только лежали у бабки они давным-давно. Я в полумраке, честно говоря, не больно-то их и разглядел. Но чую: товар стоящий. Похоже, Византия. И коробка, опять же… красное дерево. Я, по первому наитию, решаю эмали с ходу задвинуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17