По сравнению с советскими временами все тюрьмы были переполнены в несколько раз, и почти во всех камерах этого централа на одно место было по три-четыре человека. Учитывая, что все блатные почти всегда имели каждый по своему спальному месту, то всем остальным места доставалось ещё меньше, и спали в несколько смен и иногда по двое. В камере же Соломы места хватало всем, и даже молодой парнишка Витёк, который занимался у них уборкой камеры, приготовлением пищи и стиранием, иначе попросту был шнырём, имел своё спальное место, называемое шконкой.
Солома ходил туда-сюда по полу камеры, застеленному цветными покрывалами вроде ковров, и размышлял над полученной из камеры 91 малявой. В ней сообщалось о вновь прибывших людях и он думал, где же он слышал это имя – Олег Плетнёв. Он почёсывал свой затылок и время от времени поглядывал в листок бумаги, в ту самую малявку, чтобы ещё раз прочитать имя.
– Паха, – подошёл он к одному из своих сокамерников, сидящему на шконке и читающему другие малявы, – прыгни на кабуру, спроси-ка у Деда, кто такой Олег Плетнёв? Плетень ещё скажи на всякий случай, может так знает?
Паха был раздет по пояс и когда он запрыгивал на верхнюю шконку, чтобы добраться до проделанного в потолке отверстия, купола церкви на его спине зашевелились.
– Девять шесть! – негромко крикнул Паха в это отверстие.
– Да-да, – послышалось оттуда.
– Дай-ка там Деда на кабуру.
Сверху послышался какой-то шорох и уже другой хриплый голос произнёс:
– Говори, Паха.
– Ты Олега Плетнёва не знаешь такого? Плетня? – спросил Паха.
– Конечно знаю, – повысился голос Деда, – это ж Ларионовский. Он что, здесь что ли? Вон Хромой его хорошо знает, надо мной сидит на больничке.
Паха посмотрел на Солому.
– Да, здесь, Дед. В отстойник заехал, в семь четыре, – сказал сам Солома. Он хорошо слышал Деда и тот его тоже слышал. Таким образом Паха, находясь возле этого отверстия в потолке, мог разговаривать даже с камерой, находящейся ещё выше его соседей сверху, и Солома сказал Деду: – А ну дёрни его на зелёную, мы поговорим с ним.
Паха, находясь возле отверстия, которое заключённые называли кабурой, хорошо слышал, как сверху кто-то кричал: «Один один четыре, на зелёную Хромого!» Затем послышался голос самого Хромого, но уже не так отчётливо, как голос Деда, и слышал его теперь только Паха.
– Да-а, – кричал ему Хромой сверху.
– Хромой, здорово. О Плетнёве Олеге что можешь сказать? – крикнул прямо в кабуру Паха.
– Здорово, Паха. Да гандон это. С Серым работал. Они Чеха нашего замочили, и ещё кое-кого из людей правильных. Может, и Бандита они грохнули.
Пока Паха передавал слова Хромого Соломе, ему хорошо был слышен голос Деда сверху, который кричал Хромому, что Плетнёв заехал в семь четыре. Не успел Паха сказать ещё всю информацию, как Хромой уже кричал ему сверху.
– Порвать его надо, Паха, пока есть возможность. А то прочухает, что я здесь, на лыжи встанет, сука.
– Понятно, Хромой, – ответил ему Паха. – Ладно, определимся. Пойдём пока.
Он спрыгнул на пол и передал весь разговор Соломе. Тот задумался надолго, но из задумчивости его вывел голос Деда, который кричал сверху.
– Саня, вон Хромой орёт сверху, что порвать волка этого надо. А то он скоблянёт.
– Ладно, ладно Хромой, – ответил ему Солома, – разберёмся. До утра один хер никуда не денется.
– Давай, Сань. Эту падлу нельзя упускать. Если вы ночью пойдёте туда, мы с Хромым с вами.
– Ладно, Дед, – ответил Солома, – я тебя понял. Он посмотрел на Паху и, подумав немного, сказал ему: – Ларионы, конечно, не наше дело. Но раз уж они замахнулись на людское, порвать волка и шкуру на продол. Ночью прогони туда, чтоб дали ему по седлу.
– Сами не пойдём что ли? – спросил Паха.
– Зачем? Там Воха, Лапша, Лисёнок… людей хватает.
– Не, ну я думал… разберёмся там на месте… – высказал свою мысль Паха. – Может, он там не при делах был?
– Ты что, Хромого под сомнения хочешь поставить? – в упор спросил Солома, и Паха сразу опустил голову. – Ночью сделай прогон туда, только через верх, а не через продол.
* * *
Лисёнком звали того человека, который тепло встречал Boxy и Худого с этапа. Он был сыном одного умершего в лагерях авторитета по прозвищу Лис, и сам тоже был уважаемым арестантом не из-за легендарного отца, от которого ему досталось такое прозвище. Когда в камерах или, как называли заключённые, хатах, не было поставленных смотрящим ответственных или их увозили на этап, Лисёнок сам брал на себя ответственность и решал все вопросы, согласовывая в трудных случаях со смотрящим. На момент прихода в карантин Вохи Лисёнок был самым авторитетным из всех арестантов людского круга, включая Лапшу и ещё с десяток парней покрытых татуировками. Но сейчас, когда появился Воха, в правящей верхушке появились разногласия, поскольку Воха ставил себя если не выше Лисёнка, то, по крайней мере, на его уровень. И несмотря на хорошие отношения спорил с ним по некоторым вопросам, которые хотел решить по-своему. Вот и сейчас он был не согласен с Лисёнком по поводу распределения средств, собранных с этапов на общак.
– Я тебе говорю, он сам решит, чё куда, – настаивал Лисёнок на отправке общака Соломе.
– Мы чё, сами не можем Горбатого с Митяем взгреть в бочке? Или такие вещи согласовывать, по-твоему, надо? – возражал Воха.
В их спор никто не встревал, все молча занимались своими делами или уже спали, поскольку было уже далеко за полночь. Лапша всё ещё бродил среди массы заключённых, спрашивая тех, кто не спал, с высоты своёго роста, нет ли у кого ещё денег или чего-нибудь из предметов первой необходимости в общий котёл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114