Сначала Себастьян увеличивал кадр чуть ли не до появления надмолекулярных структур и, дрожа от страха и возбуждения, прятал среди них миниатюрный интеграл, свой товарный знак. В него вселился дух авантюризма: вот его подпись – это клетка кроссворда в смятой газете, которую держит в руках секретарь Монтенегро; а здесь – в виднеющейся вдали табличке с искаженным названием улицы (вместо одной из букв вставлена вездесущая «S»); или вот тут – около правого уха коня Монтенегро во время парада; на брошенной на столе пачке Lucky Strike на снимке одного из заседаний Кабинета.
Шесть дней Себастьян трудился не разгибая спины. Все это время его не оставляли мысли о Никки, он спрашивал себя, когда же она вернется домой и обнимет его. Каждый день проходил в ожидании конца, но, видимо, в Цитадели его работа была пока что нужна. Каждая помеченная им фотография представляла собой нечто вроде запечатанного в бутылке послания в будущее: может быть, через месяц или через пятьдесят лет дотошный историк (из тех, что готовы облазать с лупой – или с более продвинутой, чем PhotoShop, программой – каждый миллиметр попавшего им в руки материала) обнаружит странный значок и сможет доказать, что фотография не является подлинной и была изменена. Это подтолкнет его к поискам оригинала и анализов других фотографий того периода. Вполне вероятно, что Себастьяна записывали на видео, и, возможно, уже стало известно, что он пытается превзойти в таинственности самих Тайных Властителей Тайн. Интересно, они уничтожат фотографии или снова попытаются подделать их, стремясь избавиться от его подписи? Да, все его усилия могут пойти насмарку. Но стоит одной лишь фотографии проскочить невредимой сквозь когти Цитадели – и его старания окажутся ненапрасными. Стоит только одному из следящих за ним людей осознать – как это случилось с самим Себастьяном – весь ужас того, что они совершают и позволить хотя бы одной подписанной им фотографии сохранить на себе эту подпись в качестве доказательства изменений, совершенных цифровым мечтателем, как у потомков будет свидетельство проводимых в Цитадели экспериментов. Тогда можно будет воскресить мертвых, вызволив их из неизбежности химических оков солей серебра.
В конце шестого дня автобус вез Себастьяна домой, а у него перед глазами все стояло изображение выстроившихся по краю эспланады симметричных зданий. Он проникся нежностью к этому месту – своему вечернему офису – захватившему его воображение так, как это не удалось зданиям «Имадженте» и «Тьемпос Постмо».
Себастьян представил себе Цитадель с кричаще-оранжевыми или пронзительно-желтыми стенами, населенную существами со взаимозаменяемыми телами и головами, лицами, на которых то появлялись гротескные носы, то исчезали пухлые складки губ (как у Джины Гершон), меняющими цвет кожи и бровями, то истончавшимися до невесомого изящества, то превращавшимися в буйные тропические заросли. Представил самого себя, создающего Цитадель цифровых грез, в то время как некие люди использовали его труды, пытаясь превратить Рио-Фухитиво и другие города в части страны с поддающимся цифровой коррекции прошлым и обладающими послушной эластичной памятью гражданами.
Где же его Таиландочка? Он тосковал по ней до бреда. Себастьяна уже не тянуло забыться в ностальгии по Антигуа. Он жаждал, чтобы она разделяла с ним настоящее – и неважно, с предательствами или без, двуличная или искренняя. Он хотел, чтобы она была рядом, любил и желал только ее одну или вместе с Варой или с кем-то похожим, с кем уж сведет их судьба в очередную безумную ночь – одновременно насыщенную и пустую. Он желал ее одну и желал вместе с Николь.
Себастьян неторопливо брел к дому с мятной жвачкой во рту (это территория Никки). Мечтал открыть дверь и увидеть, что все в порядке. Чтобы Никки сидела и читала или смотрела кино. Они поцелуются и скажут, что страшно скучали друг без друга. Он приготовит ужин, затем, вооружившись красным вином, они проведут всю ночь, занимаясь любовью на ковре под равнодушными взглядами скалярий и пронизывающим воздух голубоватым светом телеэкрана.
Браудель сказал, что Инес скоро освободят. Обвинившая ее девушка не смогла предоставить достаточных доказательств своих слов. Себастьян обрадовался. Алиса обходила тему стороной, ни разу не упомянув о виновнице скандала. Неужели?… да нет, скорее всего нет. Да и какая разница? Вот кто действительно казался влюбленным по уши, так это Браудель. Он чуть ли не порхал вокруг Николь. Бедняга, тут его шансы были равны нулю. Себастьяну хотелось сблизиться с ним, но никак не мог отделаться от картины – сын душащий мать подушкой…
Примерно за квартал до дома он заметил, что что-то не так, и ускорил шаг. Метров через двадцать остановился. Невероятно. Но придется поверить тому, о чем кричали его глаза. Себастьян снова двинулся вперед – на этот раз очень медленно – и приблизился к тому месту, где у входа обычно парковался порш.
Поршане было, как, впрочем, и самого дома: от его квартиры и от занимавшей второй этаж квартиры Большой Мамушки не осталось и следа… Будто кто-то унес их, положив в карман, как детальку детского конструктора. Или как строительный блок, который можно просто засунуть в кузов грузовика и увезти. На углу, на месте дома раскинулся небольшой пустырь утоптанной и еще влажной земли, где выли друг на друга два кота-соперника. В парке подростки как ни в чем ни бывало курили марихуану и слушали Мигеля Босе, исполнявшего что-то из Фито Паэса. Такое впечатление, что этот пустырь всегда был неотъемлемой частью квартала – необходимый кусочек свободного пространства для дружеской попойки или нетерпеливого секса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52