..
Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До
трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в институте
международных отношений учился, имея непробиваемую бронь от
армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу
на повышение выдвигали, деда чествовали, наперебой
приглашали в гости к пионерам, мама в хронической эйфории
пребывала, как вдруг - началось!
Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где
только она - эйфория?!
Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
- Брезгуешь мной, сынок?- произнес тот тихо.- Не
говори, знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану,
виновен. А началось-то как? Приходит ко мне начальник
строительного управления и тридцать тысяч в конверте - на
стол. Твое, говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так,
глазом не моргнув: это, мол, за твои резолюции. Можешь,
конечно, ОБХСС вызвать, но только не районный, его я и сам
могу... И учти: резолюции есть, а что ставил их, под чужое
убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но
низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь денежки в урну бросить,
можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС. И
не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А
белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
А ведь неумолима оказалась она в новой своей ипостаси...
Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с
успеваемостью в институте. И не потому, что папиным
авторитетом он там держался. Уж какие вопросы на сессии
памятной, последней, Мише-отличнику задавали, таких в
программе захочешь - не обнаружишь. И наконец без
предоставления академотпуска - за борт. Далее пошло крушение
за крушением... В месяц сгорела от рака мать, ударилась в
загулы Маринка, начала путаться с заезжей кавказской
публикой по ресторанам, после - с иностранцами...
Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на молоко и творожные сырки из своей большевисткой пенсии.
Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к
переменам в семье единственный отнесся философски. Отцовское
падение переживал, конечно, но видел его через призму
собственного опыта, а на памяти деда таких падений, ох,
сколько было... Погоревал и по матери, но и смертей видел
дед много, тоже притупилось... Лишь об одном Михаила
спросил: может, неудобен, а Дом ветеранов партии, говорят,
неплох... Но тут уж Миша без колебаний возразил: и не думай!
Ужас Мишу охватил - любил он деда, дед частью детства был, а
ныне последним родным кусочком прежней жизни оставался,
последним...
Маринка вскоре замуж выскочила за московского азербайджанца,
сказочно богатого, но в браке продержалась недолго. Муж-
мусульманин воли жене не давал, желал десяток детей и
требовал строгой домашней дисциплины. Разошлись, впрочем,
мирно. Состоятельный супруг оставил беспутной жене квартиру
с мебелью, двадцать тысяч как откуп и спешно бежал к другой,
страшненькой, но благонравной, из своего рода-племени. А
Миша устроился переводчиком в "Интурист". С трудом, за
большую по тем временам взятку, одолженную из сбережений
деда. И познакомился Миша с миром возле "Интуриста" -
валютчиками, фарцой и проститутками, среди которых в один
день узрел и свою сестрицу... Узрел, а ничего в душе не
дрогнуло. Закономерно, видимо, так он и подумал. А если о
нотациях - просто глупо, на себя посмотри.
Засосала Мишу спекуляция. Быстро, как зыбучий песок золотой. И
освоился он в новой среде легко. Начал с импортных сигарет и
шмоток, обретя основательные связи, со службы ушел и -
ударился в спекуляцию дефицитной тогда радиоаппаратурой:
телевизорами, компьютерами, видео и аудио техникой. Деньги
потекли рекой. Гладкой и полноводной. Однако иллюзией
оказалась безмятежность быстрого обогащения. Караулила Мишу
беда. Сбили его на самом гребне спекулятивной удачи, с
предельной ясностью доказали три крупных противозаконных
сделки, и очутился он в камере...
Застойный дух тюремных стен. Вдохнув его, Миша понял: выбираться
надо любыми способами, любыми... И предложил тогда Миша
гражданам начальникам свои услуги... Многих из преступного
мира он уже знал; знал: кто, как, когда, сколько. И это
касалось не только спекулянтов, валютчиков и проституток.
Знал Миша и воров, рэкитиров, жуликов-кооператоров,
покупавших у него электронику и модное тряпье...
И скоренько Миша из тюремных стен вышел. Так скоро, что
и не заметил никто его отсутствия... Но вышел теперь иным,
далеко не вольным стрелком. Появился у Миши куратор в лице
опера Евгения Дробызгалова, и стал Миша куратора просвещать
по части секретной уголовной хроники... Гешефты Михаила
продолжались уже с гарантией их полной безопасности, ибо
надлежало ему "хранить лицо"; нажитого никто не отбирал, а
Дробызгалов удовлетворялся блоком "Лаки-страйк", импортной
бутылкой или же демонстрацией ему какой-нибудь пикантной
видеопленочки, которую он именовал "веселыми картинками".
Откровенных взяток опер не брал. Но, с другой стороны,
сволочью был Дробызгалов изрядной. Шантажом не брезговал,
хотя подоплека шантажа была примитивненькой: мол, Мишуля,
работай плодотворно, не финти, без утайки чтоб, а то узнают
коллеги твои о тайном лице, скрытом за маской честного
спекулянта, и, Мишуля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91