Им не удавалось уснуть. Когда в Лорьяне рассвело, они еще продолжали обсуждать свои планы, близких, немцев, то, чем займутся, когда вернется мир. Спустя полгода они создали сеть сопротивления «Нарвик», которую возглавил Эфраим, назвавшийся Ганнибалом.
Путешествие вкось
Оккупирован был не только Париж. На западе немецкое наступление уже угрожало Бресту, Рену, Нанту, Сен-Назеру. Альпийские стрелки, собранные в Лорьяне, знали о приближении боев. Они просили, чтобы их отправили на фронт, но не получили ни амуниции, ни оружия. Перед лицом опасности пополнить без боя число пленных они были фактически демобилизованы, хотя официального приказа об этом не поступило. Многие поспешили на вокзал, но поезда уже не ходили. Другие искали автобус или такси, но так же тщетно.
Тогда Эфраим еще раз продемонстрировал свою практическую сметку и умение ориентироваться. Вместо бегства на юг он подался с двумя друзьями в Конкарно. Там рыбак посадил их на свой баркас и доставил в город Аркашон, славный устрицами, купанием, климатом и возникающим у его гостей ощущением нереальности. Дороги запрудили миллионы беженцев, а крупье аркашонского казино в мавританском стиле твердили угрюмым игрокам под шум вентиляторов: «Ничего не работает!» Поспешная инвентаризация оставленных в парке автомобилей позволила Сокдело конфисковать лимузин, приглянувшийся ему больше остальных. Я колеблюсь между шестицилиндровым «Делажем», моделью, обласканной кинозвездами, и желто-сиреневым «Панхардом-Левассором» с бесклапанным двигателем «Найт», одним из самых бесшумных из довоенных автомобилей.
Так началось путешествие наискосок страны, продлившееся пять дней. Встречавшие их пейзажи казались дремлющими на солнце золотого века: приморские леса, деревни красного кирпича, озаренные солнышком холмы и пригорки, перелески, колокольни, загоны, пшеничные поля, фруктовые сады. Но сон сразу прогоняли колонны беженцев, брошенные на обочинах сломанные легковушки и грузовики, перегревшиеся на солнце дети и спекулянты, предлагавшие литр бензина по цене флакона одеколона.
В Тулузе троица осиротела: ранним утром их лимузин угнал гангстер, увидевший, как они заходят в булочную. Сокдело бежал за своим ненаглядным автомобилем до самой Гаронны и возвратился спустя два часа красный, как петух, за рулем черного «Пежо-302», более экономичного и не такого заметного, как «Делаж» (или «Панхард»).
Продолжение долгого пути, полного зигзагов, стало чередой поломок и ухищрений с целью обзавестись горючим. Начиная с Монпелье, Леруи стал нервничать: то и дело вынимал из кармана квадратик шоколадки «Зана» и совал его в рот, неприятно цокая языком. Когда Сокдело, решив вскрыть нарыв, спросил, в чем дело, Леруи засмеялся и ответил: «Предпремьерный мандраж».
Успокоился он так же внезапно, при въезде в Кавайон, чем тоже произвел впечатление на друзей. Был жаркий послеполуденный час – тридцать восемь градусов под платанами, закрытые ставни, ни одного кресла на улице. Стоило машине медленно вкатиться в спящий город, Леруи вытер лоб и ладони носовым платком и аккуратно его сложил. На бульваре Виктора Гюго, где не было ни одного гуляющего, он приветствовал кивком головы завсегдатаев бара «Палас», потягивавших в теньке пастис; можно было подумать, что он не оставил на Крайнем Севере ногу. «Здесь!» – произнес он спокойным голосом, указывая издали на синюю дверь, словно то была мишень, которую он собрался поразить.
Сокдело аккуратно притормозил у тротуара. Леруи пожал обе протянутые ему руки, толкнул дверцу и вышел на своих костылях. Эфраим отдал ему матерчатый мешок и дождался, когда он исчезнет в коридоре. Синяя дверь затворилась.
На дороге к Греноблю машина встала. Сокдело дотолкал ее до края поля и отправился на поиски бензина. Эфраим предпочел продолжить путь пешком.
Вечером следующего дня он добрался до Коль-де-Варез. Звездное небо. Стрекот кузнечиков. Луговой запах, напоминающий о детстве, не такой, как у всех других лугов на свете. Ощущения и воспоминания, сливающиеся в одно чувство. Утрата и обретение себя самого. Ничто не тронулось с места. Все осталось, где было. Родные места. И путь среди звезд. Темная громада гор. Полоса вершин в небесах. Живые и мертвые.
Он остановился у ели, ветка которой достигала его плеча. Он знал, что война не окончена, что она возобновится повсюду, и что он пойдет воевать с присущим ему упрямством, иначе было невозможно. Но думал он и о том, что война – карусель случайностей, что ему повезло выжить, а Бравияр и другие остались лежать на далеких кладбищах. Впервые после Норвегии он оценил это везение, засмотревшись на звездное небо, заслушавшись кузнечиков, вдыхая аромат лугов и высматривая вдали Высокий дом.
Где-то надолго залилась лаем собака. Эфраим посмотрел на свои часы с фосфоресцирующими стрелками: половина четвертого. Он не чувствовал холода, но воздух был прохладен, как трава, касающаяся лица. Скоро наступит день, и долгий хребет гор впитает раньше людей, раньше долины благую весть, что мир сейчас снова затопит светом, как происходило миллионы раз до того, как человек измарал снег, землю, воду, собственную судьбу. Да, но как быть теперь, когда танковые дивизии дошли до Роны? Где найти силы для сопротивления? Что избрать опорой, если не давний дар природы – инстинкт жизни, разлитый среди растений и животных, но не утерянный, усвоенный с колыбели и позволяющий бросать вызов морозам, ветрам, хищникам и черной ночи? Дикарское подношение, жертва, возложенная на языческий алтарь. «Когда я видел на лесной опушке лиса, выходившего на охоту под луной, свободного и гордого зверя, рассчитывающего только на себя, я угадывал в нем частицу моей свободы, моей гордости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58