Вечером красное солнце исчезало за горизонтом, чтобы снова выползти спустя несколько часов, но ночь за это время так и не успевала наступить. Эта причуда природы всем действовала на нервы: никто не желал отправляться спать при свете дня, а свет этот отказывался меркнуть.
В последний вечер долгого полярного плавания Эфраим, отстояв двухчасовую вахту, растянулся на койке и увидел сон, будто они с Бьенвеню шагают по незнакомым местам. Ни деревца, ни живой твари, ни жилья. Ни малейшего признака жизни. Безжизненная земля из романов о рыцарях Круглого стола, которые Маленький Жан брал в библиотеке кюре. По прихоти сна, нисколько не смущающей спящего, у старика была борода медового цвета, как у царя древности или раннего средневековья. На плечах у него белела накидка с красной оторочкой, в руке вместо скипетра он держал раскаленный докрасна ружейный ствол.
– Куда мы идем? – спросил Маленький Жан.
– В страну диких гусей, – ответил Бьенвеню. – Туда, где мы так хорошо жили вдвоем, прежде чем…
– Прежде чем что?
– Ты еще спрашиваешь? Забыл, что ты сделал?
– Что вы хотите сказать?
– А лицо Телонии?
Эфраим открыл глаза и посмотрел в иллюминатор, не зная, действительно ли проснулся, или сон продолжается, только по-другому. Конвой шел вдоль гористого, сильно изрезанного берега. Хрустальный свет падал на море и на заснеженные вершины, под которыми, в глубокой бездне, змеились берега. «Президент Думер» сбавил ход, скалы приблизились. Скоро теплоход бросит якорь у устья узкой глубокой бухты, и солдаты перейдут на маленькие норвежские рыболовецкие суда. Застегивая вещмешок, Эфраим вспомнил, как впервые записал в свой ученический блокнот слово «фьорд», произнести которое он тогда не умел.
Бравияр
В норвежской кампании участвовало более десяти тысяч молодых людей. Капрал Жан Бенито был одним из них. На его долю выпало много безжалостных схваток. Он страдал от голода, холода, грязи, усталости. Он спал в ямах, выкопанных в снегу. Он отморозил себе пальцы на ногах. Он теснил неприятеля, не видя его в лицо. Могло выйти так, что он никогда не вернулся бы в Коль-де-Варез.
Замысел командования заключался в захвате Нарвика и оттеснении к шведской границе немецких оккупационных войск, состоявших, главным образом, из полков хорошо обученных егерей. На вооружении у них были сотни пулеметов, пушки и минометы, гидросамолеты разведки и поддержки бомбардировщиков. Закрепившись на местности, они, несмотря на проигрыш в численности, не спешили откатываться назад.
В начале вторжения, в котором участвовали норвежские батальоны генерала Флейшера, британская морская пехота и авиация, французские альпийские стрелки и Иностранный легион, а также один польский полк, Эфраим чувствовал себя «не в своей тарелке», как он писал Арману. Главное, ему была чужда полярная ясность, немеркнущий свет, холодный и жгучий, сплошной, более таинственный, сильнее навевающий чувство одиночества, чем ночь, делающая нереальным все вокруг. К этому добавлялось ощущение растянувшегося времени, вызываемое нескончаемым днем, смутное, какое-то колдовское чувство опьянения. Только после первых засад в горах, после первых стычек с противником, окопавшимся за хребтом, после гибели рядом с ним Бравияра Эфраим избавился от состояния постоянного сомнамбулизма, чуть было не стоившего жизни и ему.
Бравияр, детина добрых двух метров роста, не считая берета (и снега под ногами), был единственным во всей роте, кто мог помериться с Бенито силой. Выходец из Юры, сын лесоруба, он хвастался, что в пятнадцать лет притащил на спине через луг новый колокол для деревенской церкви, который с трудом выгрузили с баржи шестеро мужчин. На самом деле гигант под одобрительные выкрики собравшихся передвинул колокол на несколько метров, что тоже было подвигом, а потом покатился вместе с ним вверх тормашками, как огромный навозный жук со своим шаром, и сломал себе два позвонка. Этому он был обязан своеобразной осанкой, заставлявшей однополчан хохотом провожать его в атаку: он задирал одно плечо выше другого и втягивал голову в плечи, как баклан.
Убедившись, что Бравияр испустил дух, Эфраим содрогнулся, как когда-то в детстве, когда дотронулся пальцем до волчьего трупа, который старый Арман повесил на гвоздь головой вниз. Дать волю своим чувствам он не смог: в него стрелял пулемет, замаскированный среди валунов, и ему пришлось принудить его к молчанию – тому самому молчанию Крайнего Севера, которое силилась нарушить война.
Атака получилась более долгой, чем предполагалось, и завершилась только к полуночи, в неполноценных полярных сумерках, разделявших два солнечных дня. В тот поздний час было опасно засыпать из-за лютого холода. Солдаты вырыли заступами траншею в снегу, набросали туда для тепла еловых веток и провозились до утра, притопывая, веселя друг друга, греясь напоминающим мочу кофе и твердя, что этому чистилищу скоро наступит конец, что их вот-вот сменят (но смена, увы, так и не пришла).
Такой была жизнь Эфраима и его товарищей по взводу: они плохо ели, много передвигались, время от времени таскали с места на место батарею, терпели бомбежки и спали, завернувшись в накидки, самую теплую часть дня – между полуднем и пятью. Район боев был усеян маленькими озерами, изрезан снежными ущельями, блестел чистыми склонами. Этот восхитительный пейзаж заставал душу врасплох, лицемерно преподносил сюрпризы бойцам, старавшимся не попасть под перекрестный огонь снайперов. Много раз старшего капрала Бенито, шедшего во главе цепочки, спасала его интуиция горца и почти звериная подозрительность, способность чуять капканы и издали угадывать человеческое присутствие, лишенное для остальных всяких внешних признаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58