Затем Рим. За Римом – Испания, Перре, Канд, Париж, Антверпен. Позже – Лондон и Утрехт. В Риме он изготавливал офорты на продажу. С самого своего приезда он работал гравировщиком для торговца эстампами на виа Джулия, возле дворца Фарнезе, копируя эстампы: переносил рисунок карандашом на бумагу, накладывал его на закопченную сажей медную пластинку, а затем гравировал резцом на металле. Его считали учеником Вилламены в искусстве изображать лица, семейства Карраччи – в позах, Клода Желле – в пейзажах. Он не показывался ни у правителей, ни у кардиналов. Выходя из своего дома на Авентинском холме, он надевал широкополую соломенную шляпу, совершенно скрывавшую лицо. Нескончаемые стены Рима с их тенью, голубой, как акулья спина, направляли его шаги. И тень, подобно стрелке часов, описывала круг в течение дня. Сады, виноградники, рощицы вязов, поля, руины. С древних стен пышными каскадами ниспадала бугенвиллия. Черепичные крыши нависали над улицами, где земля перемежалась со скользким мхом. В дальнейшем, по возвращении из Лондона, когда зрение его ослабело, он полюбил работать на террасе верхнего этажа, открытой солнцу, под навесом из розовой черепицы, который велел нарастить. Он все еще копировал иногда гравюры, изображающие состязания музыкантов или уроки музыки для широкой публики. В древние времена римский плебс, восставший против патрициев, укрылся на Авентинском холме и держал оборону вплоть до признания своих прав. Один старый воин, принадлежавший консулу Аппию Клавдию, обнажил спину с возгласом «Provoco!». На старой латыни это означало: «Взываю к римскому народу!» Вкус Моума диктовал ему все более безлюдные пейзажи, все более мрачные руины, морские виды с каким-нибудь крошечным корабликом вдали, как можно дальше, подобным ладье Харона. А внизу слева – неизменная подпись: «Meaumus sculpsit». Зимою он наглухо закрывал окно. Работал в пустой комнате, где обычно демонстрировал свои эстампы. Стол да пара стульев у стены. Задернутый полог скрывал постель. Мари Эдель спала в этой постели чуть ли не год.
Глава XIX
Однажды Моум рассказал ей:
– Когда Абрахам переходил через итальянские Альпы в оттепель 1651 года, пешком, с частыми привалами, его мул сорвался в пропасть, и он лишился всего своего имущества; пришлось ему идти дальше с пустыми руками, и французские солдаты арестовали его как бродягу. И вдруг один старый солдат, выступив вперед, указал на него и объявил: „Этот человек некогда убил коменданта крепости Пиньероля. Даю обе руки на отсечение, если я лгу!" При этих словах остальные бросились на Абрахама и начали избивать его. Старика, наверное, прикончили бы на месте, не вмешайся двое офицеров. Новый комендант пиньерольского гарнизона приказал доставить Абрахама в Тулузу – город, где он умертвил графа, – желая свершить правосудие по закону, ибо речь шла о знатной особе. Полк разделился: одни ратовали за это решение, другие выступали против. Отряд, коему поручили доставить пленника в Тулузу, миновал город Тон и достиг Таллуара.
В Таллуаре им нужно было перебраться через озеро Анси, чтобы попасть в город, и солдаты реквизировали у местных жителей две барки. Не желая дважды утруждать себя переправою, они затащили на них все свое добро и сильно перегрузили суденышки. Для верности они закрепили всю кладь веревками. Моряки подняли паруса. Старый Абрахам следил за их маневрами, сидя в тесноте, среди мешков, у самого борта. Погода была тяжелая, пасмурная. Груды тюков, церковной утвари, оружия и бочек все росли, постепенно скрывая пленника от солдат. Старик подумал, что если и бежать, то сейчас или никогда. Кряхтя от боли, он кое-как развязал свои путы.
Черные грозовые тучи заволокли небо, и без того омраченное подступавшими сумерками.
Абрахам пробрался к шлюпке, привязанной веревкою к судну. Никто этого не заметил. Но у него не было ножа, чтобы перерезать веревку. С минуту поколебавшись, он нырнул в ледяную воду озера Анси. Плыть было нельзя – вокруг стояла мертвая тишь. Тучи бежали на восток, как стадо вспугнутых животных. Солдаты и моряки глядели, как они проносятся прямо над их головами. Такое бывает в горах: кажется, подними руку и коснешься облака.
Скоро на черном небосводе заблестели искорки звезд.
Внезапно ветер улегся.
Абрахам не знал, могут ли его теперь увидеть с барки. На всякий случай он по-прежнему лежал плашмя на воде, под луною, словно деревяшка. И только осторожно, легонько шевелил пальцами рук и ног, чтобы совсем не окоченеть в студеных волнах озера. Так прошла ночь. Небо начало бледнеть. Абрахаму казалось, что он превратился в льдину, плывущую по течению неведомо куда. Он вгляделся в берег. Зыбкий утренний туман витал между песчаными дюнами. Старик уже едва переводил дух.
Позже Абрахам рассказывал Моуму, что в тот миг его неожиданно овеял терпкий, свежий, пленительный аромат пиний, благоухавших в утренней росе. Тогда-то он и поплыл.
Наконец он выбрался на пустынный берег. Вокруг царило голубое безмолвие. Он сбросил одежду, часть ее развесил на ветвях сосны, а остальное разложил по камням, чтобы высушить на солнце. Сам же стоял обнаженный, в утренней тишине, глядя на горы и дрожа под первыми, еще робкими лучами восходящего солнца.
В горах он отыскал овчарню, где было сухо. Он лег на пол и уснул. Потом пробрался в Вереей. Оттуда в Асти. В Генуе он сел на корабль, идущий в Тоскану.
Шхуна причалила в Порто Санто-Стефано, в Чивитавеккья. И вот наконец Остия.
Прибыв в Рим, старик взобрался по крутой лестнице в жилище Моума.
Моум рассказывал:
– Я как раз кончил обедать и полоскал рот. Служанка еще держала передо мною тарелку, куда я сплевывал воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18