Тут доложили, что у дверей квартиры на втором этаже меня ждет какой-то старик, оборванный и грязный. Угодно ли господину граверу Моуму принять человека по имени Бергхем? Я поспешил вниз. Абрахам, стоявший в дверях, у каменной лестницы, сказал мне: «Однажды ты не захотел жить, но я спас тебя. Сейчас твой черед». Я тотчас ответил, что он меня обижает.
Приводить резоны для любви – значит опошлять любовь.
Искать объяснения любви – значит лгать.
Ибо человеку дарована лишь одна радость – ощущение жизни, когда оно достигает своего апогея.
И другой жизни у нас нет.
Я привел старого Бергхема на террасу. Устроил его на ложе, в тени розового черепичного навеса, где обычно работаю по весне, чтобы он хорошенько отдохнул. Старик погрузился в сон. Я же поспешил на берег Тибра, на виа Джулия, к торговцу эстампами. Я собрал все деньги, какие удалось сыскать, чтобы мы смогли немедленно покинуть Рим.
Глава XX
Гравюра сухой иглой, почти совершенно белая. За перилами, размытыми ярким светом, угадывается неясная фигура. Пожилой седобородый человек лежит, закрыв глаза, сунув руку меж колен, на террасе в Риме, во второй половине дня, в золотом сиянии предвечернего солнца, в блаженном сознании того, что он жив, что он свободен, в полузабытьи от вина и подступающей дремы.
Глава XXI
«Мы уехали еще до прихода зари». Говоря это, Моум показывал Мари Эдель свои медные пластинки, вынимая их, одну за другою, из деревянного короба. Одна из гравюр изображала старого воина на носилках, вблизи Portus Augusti.
Невиданно мрачные грозовые небеса. Или же, наоборот, залитые яростным белым светом.
Грязное илистое побережье Средиземного моря между болотами Левкаты и Перпиньяном.
Узенькие тропинки, ведущие по сухим, бесплодным склонам испанских гор к другому морю.
Огромный черный медведь со вспоротым брюхом и двойным рядом бубенцов на шее, лежащий в кустах.
В каталонских горах следовало избегать селений. С любым чужаком обходились как с диким зверем. За лето 1651 года в деревнях Франции сожгли всех цыган и евреев, скитавшихся по дорогам. Их повозки рубили на дрова.
Глава XXII
Затем Моум показал Мари очень темный эстамп с изображением тени гигантской скалы.
Когда мы уже подплывали к берегу, в окрестностях Перре, старый Абрахам отвел меня в сторонку, подальше от капитана шхуны, и шепнул:
– Я хотел бы пробраться один в Дюнкерк, там у меня дела. Потом я вернусь».
Мы глядели на прибрежную скалу, такую высокую и белую, что верхушка ее таяла в белом небе. Мы находились прямо под нею. Скала накрыла нас необъятной черной пеленою своей тени. Наверху, там, куда возносился ее острый гребень, уже слабо мерцала луна, хотя солнце еще не зашло. Есть на земле места, существующие с начала света. Они подобны краткому мигу, в коем запечатлелось все наше Прошлое. Они дышат грозной яростью первых дней Творения. Это лик Бога. Это след Его созидательной мощи, превосходящей и человека, и природу, более неукротимой, чем сама жизнь, и столь же грандиозной, как небесное устройство, которое много старше и человека, и природы, и жизни. Так мы причалили в крошечном порту Канда с его руинами.
Солнце клонилось к горизонту, играя золотыми переливами на меловой громаде.
Шхуна бросила якорь близ моста.
Вынырнув из тени скал, мы любовались солнечными бликами на гребнях волн, отражениями домов и кораблей, пляшущими в воде, сколько хватало глаза. Абрахам Ван Бергхем положил руку на плечо гравера. Он сказал:
– Чем ближе старость, тем труднее нам отделить себя от окружающей природы. Нашу кожу дубит ветер, растягивают годы, изнашивают усталость и наслаждения, и ее частички, вместе с волосами, слезами, ногтями и слюною, падают наземь, точно сухие листья или сломанные былинки, открывая душе все больше выходов наружу из дряхлеющего тела. И ее последний взлет не что иное, как оконнательное распыление. С годами я начал ощущать себя распыленным по всему свету. Я уже почти не обитаю в собственном теле. Мне страшно от мысли, что я вот-вот умру совсем. Я чувствую, как моя изветшавшая кожа готова расползтись и обратиться в прах. Иногда я говорю себе: «Придет день, когда ты бесследно растворишься в природе».
– Я любил вас! – вскричал гравер.
И Моум, обняв старика, расцеловал его в обе щеки. Ухватясь за деревянную опору моста, он спрыгнул в волны прибоя и двинулся по колено в воде к берегу.
С трудом одолел он грязный илистый откос. Он не оборачивался. Он был взволнован до глубины души. Губы у него дрожали. Наконец из глаз его брызнули слезы. «Придет день, когда я бесследно растворюсь в природе» – так сказал Абрахам Ван Бергхем Моуму Граверу перед тем, как расстаться с ним, перед тем, как умереть. Канд – красивое название.
Гравюра «черной манерой» – это изображение «наоборот», белым штрихом по черному полю.
При этом рисунок гравируется на пластине с самого начала и полностью. Для того чтобы получить белый цвет, нужно сгладить шероховатости с помощью планира. Пейзаж наносят прежде человеческих фигур. «Черную манеру» изобрел Людвиг фон Зиген в 1642 году. В 1653 году, будучи в Брюсселе, Зиген раскрыл свой секрет Рупрехту из Палатината, который в 1656 году завез этот способ в Англию. Известны только двадцать четыре гравюры Моума «черной манерой», и все они созданы после встречи с Абрахамом.
Для того чтобы придать медной доске шероховатость, используют инструмент, называемый качалкою.
На такой гравюре изображение кажется выходящим из мрака, словно младенец – из чрева матери.
Глава XXIII
В комнате царил мрак. Моум Гравер был обнажен. Он подошел к Мари, чтобы любить ее. Он сказал: «Прошу вас, не опускайте глаза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18