ладони содраны в кровь. В ранки забился песок. Z лежит в нескольких ярдах от меня. У него состояние ничуть не лучше. Гимпо подъезжает к нам задним ходом. Выходит из машины, смеется над нами. Интересно, что с людьми делают в армии, что они становятся вот такими?… И какого хрена мы с Z соглашаемся участвовать в этих его идиотских забавах?! Мне уже тридцать девять, етить-колотить: взрослый солидный мужчина. У меня семья, дети. Какой пример я подаю подрастающему поколению?
Садимся в машину. Едем. Нам надо успеть на паром в 12.30. Сижу, вычищаю песок из ссадин, тихо бешусь, что испачкал килт, и слушаю истории Гимпо про войну за Фолклендские острова. Он говорит, что природа там точно такая же, как в Южной Грузии. В первый раз они приплыли туда на QE2 (который использовался не по своему прямому назначению, как круизный лайнер, а как средство транспортного обеспечения перевозки войск), а по прибытии их сразу направили в Гус-Грин мочить аргентинцев. Я уже говорил, что, когда их везли на QE2, они понятия не имели, что это за место такое, куда их везут? Для Гимпо Южная Грузия – Джорджия, по-английски, – и звучала как Южная Джорджия, что на юге США: сплошь томные красотки-южанки и плантации арахиса. Гимпо с братьями по оружию всю дорогу читали комиксы про бравых коммандос (военно-приключенческие комиксы для детей младшего школьного возраста; действие в основном происходит во Вторую мировую войну, когда лихие Томми выходят один на один с Бошем, Гансом, Фрицем или с кем-нибудь из япошек, и всегда побеждают). Наши парни, ага! И, разумеется, наливались глинтвейном.
На этот раз на пароме народу побольше. По расписанию все путешествие занимает всего-то пятьдесят минут. Меньше часа. На море спокойно. Мы стоим на палубе, машем на прощание городу Хоннинг-свагу, острову Магеройа и всем новым друзьям. Машем на прощание Элвису Пресли, Королю Рок-н-ролла. Потом поворачиваемся лицом на юг, лицом к будущему. Теперь нам надо найти Потерянный Аккорд. Но прежде надо успеть проехать по тоннелю судьбы и по дороге страха, пока не настала полярная ночь и не заморозила нас насмерть на своей ледяной груди.
Снова на материке. Едем на юг той же дорогой, но уже в другом жизненном измерении и в другом времени, чем когда мчались в противоположную сторону меньше суток назад. Южное небо уже окрасилось розовым и золотым. Идет снег, легкая поземка игриво скользит по дороге. Свет смещается. Мы останавливаемся и наблюдаем, как солнце тает за горной грядой вдали.
При свете дня эта дорога утратила весь свой погибельный сатанинский флер. Но, с другой стороны, теперь видно, какая она опасная: обрывы с отвесными стенами, море в двухстах ярдах внизу, никаких защитных барьеров по краю дороги… это не порождение воспаленного разума, захваченного иллюзорными кошмарами. Это реальность. Даже Гимпо, это понимает и едет уже не так лихо, как вчера вечером.
Я волнуюсь за Элвиса. А вдруг Тунец про него забудет? Вдруг придет ее босс, увидит под стойкой икону и выкинет ее в мусорку вместе с моей недоеденной курицей, запеченной в микроволновке?
Темные тучи, похожие на черную дымку. Далекие острова – как полярные миражи. Над морем парят орланы. Как мы закончим эту книгу? Z сидит – пишет. Что, интересно, он пишет? Какие видения его посещают? Я пишу про цвет снега: тысяча оттенков розового, оранжевого и бирюзового. Потом я все это отредактирую. Хочется написать что-нибудь очень сильное, что потрясет все основы: некое откровение, которое уже навсегда изменит ход истории – а я пишу про цвет снега. Всегда хотел написать книгу без описаний природы: все внимание сюжету и сути. Описания природы – это, конечно, красиво, но кому интересно читать про цвет снега? Нет, читателю нужен экшен: ебля, убийства, наркотики.
Сегодня без наркоты. Дилер куда-то пропал, Похитив мои мечты.
Напеваю эти строки из песни «Herman and his Hermits» (средний возраст музыкантов – семнадцать лет девять месяцев, как мне сказала сестра). Перечитываю свои записи за последние двадцать четыре часа; нахожу несколько мелких обманов. Я не пинал стул и не опрокидывал стол. Просто хотел показать, как я зол. Хотел представиться круче, чем есть.
Это как те чрезмерные выразительные словечки в неправильной устной речи или орфографические ошибки в письменной. В школе у меня всегда было плохо с орфографией. Я писал хуже всех. После каждого диктанта училка зачитывала мои «перлы» перед всем классом, и все надо мной смеялись. Так что теперь я, наверное, мстю за свои тогдашние унижения. По прошествии стольких лет. И мстя моя страшна. Я пишу книгу. Пишу по-своему. В той манере, которую мои школьные учителя никогда не одобрят. В той манере, которую они органически не выносят. Но которая всегда нравилась мне. И еще мне всегда нравилось использовать красиные и странные слова – от Шекспира, Мильтона и Библии до Керуака, Ларкина и Бернса, – но мне всегда ясно давали понять, что мне даже пытаться не стоит что-то такое изображать. Но теперь я пытаюсь что-то такое изобразить, и я знаю, что у меня получится. Обязательно. Так что на хуй словарь: я буду верен этим простым словам, повторенным уже столько раз. Я не буду изъебываться и стремиться к чему-то большему. Это значило бы уподобиться моим школьным учителям: желчным, обиженным жизнью мизантропам (как раз вчера Z разъяснил мне значение этого слова). Или, может, я просто пытаюсь выжать из вас сочувствие – завоевать симпатию читателей, изображая из себя этакого скромного парня.
Мы даже как-то и не заметили, как проехали Тоннель судьбы.
Время семнадцать минут третьего. А небо уже начинает темнеть. Крошечная рыбацкая лодка тихо покачивается на воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116