Конечно, у Шадыбина случай более сложный. Что такое шпион по сравнению с антисемитом! Предчувствуя надвигающийся скандал, хитрейший спикер Селезнев объявил перерыв. Я даже не успел поделиться своим впечатлением с Василием Ивановичем, как кто-то из фракции КПРФ подбежал к нему и шепнул в его колоритное ухо: «Срочно на экстренное собрание фракции». Я попытался пойти за шефом, но гонец резко бросил мне: «А с тобой мы еще разберемся!» Ну, сон был бы не сном, если бы я не оказался на «экстренном заседании коммунистов». Там я уже был в роли стенографиста и переводчика. Очень покрасневший Геннадий Андреевич, поблескивая глазами, глядя далеко вперед, сказал: «Как вы все знаете, у нас ЧП. Наш товарищ, подвергшись влиянию одного из националистов-черносотенцев, соскочил с тропы интернационализма и классового подхода. Я давно указывал коммунисту Шандыбину на его новое окружение, на его увлеченное чтение националистических газет и книг. Товарищ меня не услышал, и вот катастрофа! Только мы успели оправиться от жидоедских выходок Макашова, теперь Шандыбин. Василий Иванович, мы же вместе с вами ходили в мавзолей к Владимиру Ильичу, возлагали цветы Карлу Марксу, неужели вы не знаете, что все наши основоположники немножко, так сказать, евреи. А вы „антисемитскую статью“. Как я буду смотреть в глаза нашим товарищам-евреям. Что я скажу нашему нобелевцу Жоресу. Прошу высказаться и других товарищей». Василий Иванович нервно теребил ухо, глядя на свое отражение в глянце стола. На его лице читалось неудовлетворение, только причина гримасы была непонятна: то ли он был недоволен своей внешностью, то ли речами товарищей. Шандыбину отводилось пять минут на раскаянье. Василий Иванович, прокашлялся, поднял глаза и посмотрел на портрет Ленина. Было такое впечатление, что вождя он видел в первый раз. Пару секунд «перерожденец» думал и выдал: «Товарищи, я предлагаю в ближайшее время провести заседание по поводу замены портрета Ленина на портрет Сталина». «Ни в коем случае!» – крикнул вскочивший Зюганов. Почему все забыли об «антисемитизме» Шандыбина и стали обсуждать его предложение, объяснить не могу, поскольку – сон. Через пару часов выяснилось, что у Шандыбина есть сторонники. Еще через пару часов родилось компромиссное решение: «Повесить товарищей Ленина и Сталина вместе на одной стенке». Шандыбин был против одной стенки и согласился только на разные стенки, процитировав Сталина: «То Ленин, а то я…» Круг обсуждающих расширился, к фракции КПРФ присоединились аграрии. Депутат Харитонов с типичным лицом русского крестьянина, напомнивший мне одноклассника Сему Каца, обратил внимание, что портрет Сталина цветной, а портрет Ильича черно-белый. Замечание Харитонова было отвергнуто как незначительное. Вдруг из-под стола вынырнул спикер Верхней палаты Строев, держа в руках портрет Путина. Пошмыгивая своим инородческим носом, он прошептал: «Если позволите, то я, ради консенсуса обеих палат, предложил бы на третьей стенке повесить портрет нашего президента». Такой ход многих поставил в тупик. После небольшого перерыва и переговоров с кем-то собрание продолжило работу…
Уже светало, рубиновые звезды Кремля меркли. В зале была тишина раннего утра. Уткнувшись в стол и откинувшись в креслах, депутаты спали. На всех четырех стенах висели портреты Путина. Василий Иванович отрешенно сидел в углу. По крупному лицу «антисемита» катились маленькие слезы и падали на портрет Сталина, который держал своими натруженными руками пролетарский депутат. От слез Шандыбина портрет Сталина мироточил…
Сон № 05
За последние годы всякое снилось, даже что из мавзолея Зюганов с Анпиловым Ленина выносят. А тут совсем душевное дело. Погода летняя, солнышко ласковое и птички как-то по-райски и мы Все – около сотни. Вобщем, весь патриотический бомонд. Батюшка в рясе ходит, что-то причитает, очень на Дьякова похожий, и голос такой же вкрадчивый, где-то возле сердца застревает. Гусев с Истарховым о рунах спорят, но по доброму, как славянин с немцем до Первой мировой. Подхожу к Авдееву, а он с Тулаевым и Севастьяновым во фраках и бабочках… Теряюсь, не знаю, как обратиться, пытаюсь отчества вспомнить, а они почему-то на английском разговаривают и как-то настороженно оглядываются. Я отдельные слова по-американски еще помню, но только глаголы, ищу подходящий, а в это время мне кто-то по плечу тяжелой рукой стучит, оглядываюсь, а это сам Евгений Артемьевич Щекатихин сигарету протягивает и говорит своим армейским басом: «Закури, Рома, напоследок». Я спрашиваю, на какой такой «последок»? А тут Ю. Беляев с другого плеча: «На тот самый… В партию ко мне пойдешь?» И чистый бланк протягивает, сейчас, говорит, торопиться надо, заполняй быстрее, а то не успеешь, лавочка закрывается. Я пытаюсь понять: почему это мы все вместе собрались, а еще ни в одном глазу? Подхожу к мудрому Корчагину и спрашиваю у него, где мы в Москве или в Питере, а Виктор Иванович так проникновенно: «Эх, Роман Людвигович, не успел я Адика переиздать!» А я (так глупо получилось): «А кто же успел? Николай Островский?» Я их все время путаю: сказывается нетвердая четверка по литературе. Потом как-то все путано, словно во сне. Потом – явственнее, панорама, как у Бондарчука в «Войне и мире»: от земли все выше и выше. Смотрю как бы с высоты птичьего полета, а мы все, оказывается, в воронке от взрыва стоим и вокруг нас «французы», но не те, что в армии Наполеона были, а те, которые у него в обозе шли. Возле этих «французов», видимо, самый главный бегает и что-то выкрикивает, заглядывая в книгу. Всматриваюсь в название книги, ё-моё, геноцидная:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71