Золтан, по его собственному признанию, отнюдь не был поклонником французской кухни, но в меню заведения все же нашлась тушеная говядина в горшочке, отдаленно напоминавшая его любимый гуляш. Еще они выпили графин местного красного вина.
Джереми никогда не верил в возможность приятельских отношений с подчиненными, и только теперь Мэгги поняла, как мало знает о жизни Золтана. Ей было известно, что у него есть брат, работавший в Будапеште, в одном из министерств. Он-то и помог ему получить визу при переезде в Рим. Раз в год Золтан ездил в Венгрию, но Рождество, как правило, проводил с хозяевами. В канун Рождества они с мужем обычно приглашали к себе весь обслуживающий персонал, угощали глинтвейном со сладкими пирожками и вручали подарки. Для Мэгги это была одна из самых приятных обязанностей. В прошлом году она подарила водителю серебряную зажигалку, которая громко щелкала и давала длинный язык пламени.
Еще ей было известно, что мать Золтана скончалась во время их пребывания в Будапеште – ему тогда предоставили отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы он смог съездить в родную деревню в пуште.
– Ты скучаешь по дому? – спросила Мэгги.
Золтан поведал ей, что его семья жила в простом крестьянском доме с земляным полом, где сушили кукурузу под соломенной крышей. Во дворе был колодец. Мэгги помнила эти колодцы с длинными перекладинами «журавлей», устремленными в небо. Впервые очутившись в Будапеште, она даже купила картину с изображением такого колодца в окружении гусей. Джереми счел ее довольно безвкусной. Родители Золтана зарабатывали на жизнь тем, что усиленно откармливали гусей и продавали их печень на консервный завод. Услышав это, Мэгги поморщилась. Все детские воспоминания Золтана сопровождались гусиным гоготом. Из мягкого гусиного пуха с гусиных шей мать делала подушки и одеяла, приносившие семье дополнительный доход.
Помимо этого, они каждый год забивали свинью, причем даже щеки и ножки шли в дело – на холодец или на салями, которую заготавливали в огромных количествах. Весь год семья питалась мясом одной свиньи. Иногда, в особых случаях, мама жарила гуся. «О, мадам даже не представляет, каким ароматным и вкусным был этот гусь, с поджаристой хрустящей корочкой и сочной мякотью!» При воспоминании о гусе у Золтана увлажнились глаза. А еще его мать готовила самые лучшие в мире галушки: проталкивала тесто через отверстия в специальном керамическом блюде, откуда они падали в кипяток. О, какой потрясающей поварихой она была! Отца же он едва помнил. Тот слишком злоупотреблял «палинкой» из слив и абрикосов, которую собственноручно готовил в ванне, и однажды ночью замерз в снегу, упав по дороге в уборную. Единственным отчетливым воспоминанием Золтана об отце был его громоподобный храп – он был слышен даже через стену, разделявшую спальню родителей и кухню, где они с братом спали у печки.
После смерти матери братья продали дом, зарезали всех гусей, и Золтан вместе с женой перебрался в Будапешт. Он стал мастером на все руки, трудился на нескольких работах, но денег все равно не хватало, и скромный образ жизни, который им приходилось вести, вызывал большое недовольство жены.
– Я и не подозревала, что ты женат! – удивилась Мэгги.
Золтан закурил и глубоко втянул дым.
– Я десять лет был женат, – сообщил он, – на прекрасной девушке, которую знал с самого детства. Она не любила деревню, а попав в Будапешт, стала… как бы это сказать… сумасбродной. Постоянно покупала новую одежду, туфли на каблуках. Мужчины оборачивались ей вслед. Наверное, их внимание вскружило ей голову. Я долго ни о чем не догадывался, а однажды пришел домой и застал их… – Золтан яростно стряхнул пепел с кончика сигареты и глотнул вина. – Видите, мадам, не вы одна…
Мэгги долго не могла забыть мрачную интонацию, с которой он произнес последнюю фразу.
Они переночевали в маленькой придорожной гостинице, где-то в районе Центрального Французского массива. Утром решили выехать пораньше. Мэгги меланхолично созерцала проплывавшие мимо ряды тополей с побеленными стволами, напоминавшими ноги скаковых лошадей.
– Золтан, – обратилась она к сидевшему за рулем водителю, погруженному в молчание. – Скажи, какая она, эта Дельфина?
Он шумно переключил передачу и передвинул зубочистку, которую задумчиво жевал, в другую сторону рта.
– Стерва.
– Стерва? – изумилась Мэгги.
– Заносчивая, очень высокого мнения о себе – как многие французы. Она никогда не здоровалась, садясь в машину, и всегда сильно хлопала дверцей.
Мэгги молча обдумывала радостную весть, свалившуюся на нее. Эта модель совершенства, с ее умением готовить cassoulets и clafoutis, с развитым интеллектом, эрудицией и тонким вкусом, с точеным станом и в кимоно – стерва? Мэгги ощутила прилив тепла, которое мягко заструилось по телу, будто горячий шоколад по поверхности ванильного мороженого. Так и задремала в обнимку с этой сладостной мыслью, а проснулась уже на окраине Парижа.
Она забронировала два номера в гостинице на левом берегу Сены, где они с Джереми проводили медовый месяц. Возможно, не самый удачный выбор в сложившихся обстоятельствах, но это была единственная известная ей парижская гостиница по приемлемой цене. Богачи и знаменитости останавливались исключительно в дорогих отелях на Елисейских полях, но Мэгги не хотелось быть чересчур расточительной. Впечатление от гостиницы было иным, чем прежде. То ли заведение со временем пришло в упадок и потеряло былую прелесть, то ли просто на юную, не знавшую жизни девчонку, какой была Мэгги двадцать пять лет назад, было легче произвести впечатление – ведь тогда ей казалось, что она попала в шикарные апартаменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70