Строил бы планы. А что вышло? «Поневоле задумаешься», как сказали сразу несколько человек в кафе.
Телефон все звонил и звонил, а молодой доктор все дул и дул… и вдруг Гордон чудесным образом ожил. Он открыл глаза и дрожащим пальцем указал на свой плащ, висевший поблизости на крючке.
Гордон был жив. Телефон трезвонил в кармане его плаща. Посетители кафе благоговейно уставились на молодого врача, мигом простив ему и прыщи, и унылую стрижку, и то, как он отослал обратно суп, решив, что там слишком много укропа. Он стал героем. Бойкая кассирша тоже смотрела на него другими глазами. Кто бы подумал, что воскрешение может так завести женщину?
Но строго говоря, разве Гордона воскресил доктор? Сомневаюсь. По-моему, его воскресил телефон.
– Вот уж чего Гордон терпеть не может, – позже сказал Арт Марселю, – так это пропущенных звонков.
Ну и почему все лавры достались доктору? Ведь это я на другом конце города упрямо тыкала в кнопочки. Гордон был моей зацепкой для серии статей «Умом и сердцем», и в тот день у нас была назначена встреча.
Жаль, никто не позвонил моему отцу, когда у него случился инфаркт. Но в те дни еще не знали мобильников, а в театре округа Чатсвуд, на сцене которого отец потерял сознание, имелся один-единственный телефон, в кассе. И кто-то висел на проводе все то время, что утекала папина жизнь. К тому же со звонком в «скорую помощь» вышла путаница. Таня Чан, девятнадцатилетняя воспитательница, игравшая графиню Бабетту (и сиделку), пыталась туда дозвониться, но так и не смогла. Позже выяснилось, что она набирала 911 вместо трех нулей. (Насмотрелась американских сериалов про «телефон спасения», не иначе.)
– По телевизору всегда звонят девять-один-один! – рыдала она потом, дергая себя за локоны завитого сценического парика. – Откуда мне знать, что у нас не такой номер, как в Штатах! По телику-то не говорили! А вы знали?..
Все происходящее сильно отдавало дурным фарсом. Что очень символично – ведь в момент приступа отец как раз проводил генеральную репетицию «Доктора и графини», фривольной французской комедии. Я помню все до мелочей. Я почти забыла, как выглядел отец при жизни, но предельно ясно помню его смерть.
Актеры уложили его на бутафорскую кровать с пологом. Над ним склонился врач, точь-в-точь как над Гордоном в кафе «Pain et Beurre». Но, увы, папин врач, доктор Пьер Ротшильд, с почтенной седой бородой и в цилиндре, в миру был бухгалтером по имени Джим Флэтмен.
Мистер Флэтмен старался изо всех сил. Он вдувал и выдувал воздух и жал папе на грудь. Но что может бухгалтер знать об искусственном дыхании?
– Хотел ведь, всю жизнь хотел пойти на курсы первой помощи! – стонал он после и бил себя в грудь. – Но увяз в налоговом законодательстве. Правительство само не знает, что творит. Каждую неделю новые законы и поправки!
Мне было десять лет, и незадолго до того я с похвальной грамотой закончила курсы Красного Креста при нашей школе. Неделю напролет я зажимала нос моей подруге Элисон Ричардсон, дула ей в рот и давила на грудь. Поэтому я поняла, что мистер Флэтмен делает что-то не так. Я только не могла сообразить, что именно. Я думала об одном: фальшивый доктор порвал папину любимую рубашку, чтобы добраться до его груди, и папа страшно расстроится. Рубашка была фланелевая, в красную клетку, с большим карманом.
Я хотела что-то сказать. Я пыталась, но слова не шли. Папино сердце совсем не билось, зато мое колотилось вдвое чаще, чем нужно. Потом я поняла, что воздух, который мистер Флэтмен вдувает в папу, тут же выходит обратно. Но было уже поздно.
Мистер Флэтмен попросту забыл зажать папе нос. Только и всего.
Гордону Стори повезло больше, чем моему отцу. У него был не только настоящий врач, но и телефонная поддержка. Официантка точно знала номер «скорой помощи». Я тоже делала свое дело: не покладая пальца жала на автодозвон. Я вызывала Гордона по мобильной связи. Вызывала из небытия.
Я названивала с работы, потому что посеяла адрес его «Школы Решительного Шага», который нацарапала на каком-то клочке. Мы с Гордоном должны были встретиться в два часа.
Шейла хотела, чтобы я прошла все двенадцать сеансов его курса и потом описала свой опыт. Для чистоты эксперимента я не сказала мистеру Стори, что я журналистка и собираюсь о нем писать, и оставила ему домашний адрес, а не рабочий. Вообще-то это было нарушением журналистской этики. У меня есть подруга, которая нажила крупные неприятности из-за статьи о гадалках и предсказателях. Она обращалась к ним, скрыв свою профессию, а потом разоблачила одну гадалку в своей статье. Цыганка подала на журнал в суд, и в результате ее мрачные предсказания о будущем моей подруги (смена работы и проблемы с деньгами) сбылись до последнего слова.
Я уже опаздывала, а все мои звонки уходили в никуда. В приемной Гордона Стори бубнил автоответчик, а на сотовом после уймы звонков срабатывала голосовая почта. Психотерапевт называется – плюет на вызовы! Я начала волноваться. И не только за мистера Стори.
Пока я терзала телефон, Софи да Лука фланировала по редакции, раздуваясь от гордости. С тех пор как ей пообещали рубрику, она словно бы ежеминутно увеличивалась в размерах. К примеру, ее знаменитые… Ей-богу, они теперь выпячивались еще круче, чем утром. Разве так бывает? И вообще она стала ярче, будто кто-то взял пульт и добавил ей цвета. Ее канареечно-желтая блузка слепила глаза. Я нацепила темные очки и еще раз набрала номер Гордона.
– Привет, Джули! – Медоточивая Софи подошла ко мне и взгромоздила зад на край моего стола.
– Извини, занята, – я тоже послала ей улыбку, – деловой разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77