Стена сплошь увешана глянцевыми черно-белыми снимками актеров и писателей; все фото – одного формата (A4) и приколоты ровными рядами. Все женщины ослепительны, все мужчины загадочны. Некоторые снимки висят в конторе целую вечность. На стене никто не стареет. (Вот что значит хорошее освещение!)
Пока Триш копалась в картотеке («Точно здесь… на «П» – «Пино-Нуар»… цыпа-цыпа… ха-ха!»), Марджи послала воздушный поцелуй седовласому актеру в верхнем ряду – Джонатану Ричардсу.
– Привет, душка Джонни! – сказала она. – Ты все такой же красавчик!
– Он же, наверное, совсем старый, – удивилась я. – Неужели еще снимается?
– Не глупи, дорогая, – ответила мама. – Джонни давно умер.
– Но он был трудяга. – Марджи послала снимку еще один поцелуй. – Ни единое шоу без него не обошлось. Умница. Даже помер в понедельник, чтобы не пропустить воскресную тусовку.
– За Джонни! – предложила мама, когда Триш, выудив бутылку, подлила ей вина.
– Может, убрать его фотографию? – ляпнула я.
Взад-вперед метнулись взгляды, быстрые и таинственные.
– В смысле… – забормотала я, – раз он умер…
– Он не умер, – доверительно сообщила мама. – Для нас не умер.
– У него просто антракт! – хором произнесли «девочки».
Вполне в их пятничном духе. Обычно я легко сношу подобные штучки. В конце концов, мама и «девочки» – моя единственная семья. Но весь тот день я общалась с чокнутыми – сперва с Шейлой, потом с Софи, потом с Гордоном Стори. И у меня иссяк запас терпимости к сдвинутым. Мне о многом надо было подумать: о прикрытой рубрике, о неудачной встрече с психотерапевтом, а может, и о нас с Хэлом…
– Джули, как там твой роскошный? – поинтересовалась Марджи. – Почему его не видно? Приводи его сюда как-нибудь в пятницу!
Вот уж он обрадуется! Гуакамоли и компания баб с бунтующими гормонами. Мечта, да и только. Хэл бросается наутек, стоит мне только упомянуть о «девочках». Он заявляет, что его трясет от пожилых женщин. Ему не нравится, как они смотрят на него.
«Скорее уж сквозь него!» – уточнила бы Триш. Хэл нравится ей не больше, чем она ему.
– Хэл уехал по делам в Мельбурн, – сказала я.
– Опять? – Мамин вопрос сопровождался очередным красноречивым взглядом, и зашифрованная беседа возобновилась.
У «девочек» то приподнимались брови, то изгибались углы рта, то округлялись глаза. Они никудышные актрисы, все трое. Думают, что умеют скрывать свои чувства, а на деле с их лицами не нужны никакие мегафоны.
– Мам, ты знаешь, сейчас ведь не пятидесятые на дворе, – сказала я. – Я не сижу дома и не дожидаюсь мужа с работы. У меня своя жизнь. Я тоже иногда люблю побыть одна.
«Девочки» промолчали, но им и не надо было ничего говорить. Все было написано на их лицах. Крупными буквами.
8
Арт
Если долго плясать вокруг правды, кому-нибудь непременно отдавят ногу.
Арт Стори
Сцена нашей встречи с Мишель в больнице получилась… ну, скажем, весьма напряженной. Мишель и так была не в себе от вида Гордона – тот пластом лежал на кровати, весь утыканный разными проводками, как атомная бомба в плохоньком боевике. Мишель явно не ожидала подобной картины. Умереть (даже ненадолго) было совершенно не в духе Гордона. Такого внезапного и безответственного поступка Мишель скорее могла бы ждать от меня. Но от Гордона?
– Ну что, доволен? – возопила Мишель, когда выяснилось, что Гордон впал в кому. – Ты убиваешь его! Понял? Убиваешь собственного брата!
Она, конечно, перегнула палку, хотя после моего визита у Гордона действительно случился повторный приступ, а потом наступила кома. Но можно ли с уверенностью сказать, что этот приступ вызвал я? Я вовсе не хотел его расстраивать, наоборот, думал, что от моих слов ему полегчает. Думал, Гордону нужна поддержка. Кто ж знал, что он так отреагирует на мою речь? Кто ж знал, что он выдернет капельницу из вены, сорвет датчики с груди и отшвырнет одеяло? Кто ж знал, что он кинется бежать по коридору мимо кабинета сестер – крылья больничной рубашки хлопают, голый белый зад трясется мячиком?
Кто бы мог подумать, что недавний покойник сможет долететь до самой двери в вестибюле? И даже пробежать по аллее? И кто мог знать, что он свалится на капот той самой машины, что доставила его в больницу четырьмя часами раньше? И что дежурить в машине будет та же смена (тот самый санитар, который заинтересовался моей теорией насчет свинины)?
– Уж теперь это точно не из-за свинины, друг, – сказал мне санитар, пока катил Гордона назад, в больницу. – Разве что кто-то выжал свиную отбивную ему в капельницу.
Он пошутил, чтобы разрядить обстановку, только и всего. Может, этот парень покажется вам бесчувственным (как и мне поначалу), но, думаю, у него были свои резоны. Он ведь каждый день видит людское горе и, наверное, знает, что нужно человеку в такие моменты. И шутка была, если уж на то пошло, остроумной, а показалась бы мне еще остроумнее, если б ее не услышала Мишель.
Даже в лучшие времена у Мишель туго с чувством юмора. Шуток она не любит. Шутки для типов вроде меня.
– Ты что, кормил его животными жирами?! – взвизгнула Мишель. – Господи, Стори, это же твой брат! Ты убиваешь родного брата!
С этой минуты события вышли из-под контроля. Ей-богу, я ничего не мог с этим поделать. Судите сами.
После сеанса с Джули я пошел к агенту по недвижимости и отсрочил свое изгнание из мастерской. Затем прямиком отправился в больницу. Увидев Мишель в отделении интенсивной терапии, я искренне поверил, что все обошлось. Я даже позволил себе расслабиться (непростительная глупость вблизи Мишель).
Мишель листала глянцевый каталог мебели и обоев. Я счел это добрым знаком – кто станет думать об отделке квартиры, если в прихожей поджидает Смерть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77