Я неверно выбрала время. Вздрогнув, я очнулась; в хижину вошел Хэл и принес миску с водой. Он был очень возбужден.
– Роуз! Мы их видели! Они задержались достаточно долго и вступили с нами в контакт. Я сделал потрясающие фотографии. Это отличная поездка, лучшая поездка. Нужно заклеить мозоли на ногах, но сперва я тебя вымою. Я ничего подобного в жизни не делал, это было… – Он откинул мой спальный мешок. Наши глаза встретились.
Он изо всех сил пытался не подать виду. Но внезапная вспышка в его глазах цвета горечавки поведала мне, как сильно его напугало то, что здесь произошло.
– Можно я помою тебя, Роуз?
Одному Богу известно, как Хэлу удалось нагреть воду. Как же я соскучилась по обычной теплой воде! Осторожно, нежно он обмыл меня губкой, и, будучи в лихорадочном состоянии, я вообразила, будто по полу потекла кровь. Я была беззащитна, мне негде было укрыться, и я позволила ему проделать это со мной, морщась от уязвимости, от того, что я женщина.
Хэл говорил со мной тихо и ласково:
– Я особенно тщательно мою твои ноги, потому что ноги – это самое главное. Если стопам неудобно, то неудобно всему телу. Это первое правило путешественника. – Он раздвинул мои пальцы, капнул между ними воды и высушил кожу. – Твои ножки довольны?
– Мои ножки очень довольны, благодарю. Хэл заставил меня перевернуться на спину, и произошло чудо: я стала чувствовать себя чистой. Он провел губкой у меня под мышками.
– Если тебе жестко, я разорву рубашку.
Он вымыл меня и поцеловал. Слабая, испуганная и отчаявшаяся от любви, я ответила на поцелуй – поцелуй Иуды.
Через неделю мы вылетели обратно в Кецель на том же небезопасном самолете и остановились в отеле у аэропорта.
Ночью я сказала Хэлу, что ухожу от него, потому что люблю: люблю так сильно, что мне невыносимо видеть, как мы разрушаем друг другу жизнь.
– Мне нужно спокойствие, стабильность, семья, – призналась я. – Рано или поздно эти проблемы все равно возникнут, так не лучше ли решить их сейчас и покончить с этим?
Хэл лежал на подушке ко мне лицом; при этих словах он отвернулся. Он не сказал ничего, что заставило бы меня передумать. Я знала, что он ничего не скажет. Хэл вздохнул, и я дотронулась до его плеча, чтобы он обернулся. Обомлев, я увидела, что он плачет.
– Я не хочу той жизни, о которой ты говоришь, – ответил он, – но мне от этого только тяжелее.
На следующее утро я проснулась поздно. Горячее солнце проникло в комнату; дешевое постельное белье казалось грязным и шероховатым.
Хэл и его рюкзак исчезли. Я лежала и представляла, как он идет по узким, тесным улицам, останавливается, чтобы выпить кофе, просеивает сквозь пальцы щепотку ярких пряностей на уличном прилавке. Он уже перестраивает настоящее и говорит о будущем, предвкушает возвращение в тропические леса. И ему, и мне было известно, что он только что освободился от многих лет компромиссов, несогласия, от призрака меня – ждущей.
По пути в аэропорт я попросила таксиста остановиться и вышла из машины. Жара вонзилась в меня сверлом; шум и запахи были как пощечина органам чувств. Небо было дурного дымного серого цвета, как металл пистолета. По краям дороги высились горы мусора; в них рылись какие-то люди, разгребая помои голыми руками. Я подошла к ближайшей куче и положила туда свои ботинки. Не прошло и двух секунд, как кто-то подскочил и выхватил их.
Я вернулась в такси. Разрозненные постройки города оставались позади; на их месте появились поля и низкий кустарник. Я не оглянулась.
Когда мы только начали встречаться, Хэл прочел мне лекцию о том, что все люди должны путешествовать: это расширяет кругозор. Влюбленная, я не хотела подвергать это сомнению и согласилась.
Он ошибался, и как бы он удивился, если бы ему это сказали, – путешествия сужают кругозор. По-моему, это слова Бернарда Шоу.
В самолете по пути домой я познакомилась с Натаном.
* * *
Натан был заворожен моей историей.
– Почему, – хотелось ему знать, – почему, если ты так любила этого мерзавца, та его бросила?
Я попыталась объяснить, что мне не хватило бы мужества натыкаться на мертвецов в джунглях: точнее, обнаруживать то, символом чего они являлись. Еще меньше мне хотелось быть той, что ждет его дома. Я не призналась, что на самом деле любила Хэла так сильно, что в конце концов перестала доверять этой любви.
– Но я решил жениться на тебе, и меня ничто не остановит. – Натан засунул руки в карманы. – Даже если бы ты жила на дереве, мне было бы наплевать.
– Наверное, я плохо объяснила, – ответила я. Наверное, лучше бы я вообще не объясняла, ведь эта тема была для меня очень болезненной и непонятной.
Если бы Ви или Мазарин спросили меня, что я почувствовала, снова увидев Хэла, я бы ответила: «Неотвратимость».
В каком-то смысле Натан был прав, хотя он и зря боялся. Когда к человеку привыкаешь, привычка никогда не умирает полностью. Она уходит в подполье. Может, вы никогда не увидите того человека, а может, и увидите; но он всегда с вами, всегда рядом.
Один день сменялся другим, и лето было в самом разгаре. Я до сих пор плохо спала, хотя уже не чувствовала себя несчастной; я просто никак не могла успокоиться, ведь мне пришлось пережить тяжелую борьбу за выживание, которую мне навязали. Как-то раз, душной ночью, я распахнула французские окна и ступила в загадочный мир ночного города.
Воздух был похож на бархат; прохлада почти не ощущалась. Через три-четыре дома вверх по улице тявкнула лиса и, почуяв меня, замолкла. Оставляя на росе следы босых ног, я зашагала по лужайке. В водянистой темноте кремовые и белые розы светились, как лампочки. В тени едва вырисовывались очертания листьев, кривых, как изогнутые турецкие сабли, и разросшихся растений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95