Они напомнили мне горечавки на альпийском лугу, насыщенно-голубой наряд итальянского аристократа с картины, чистейшую глубину сапфира.
– Ты серьезно в это веришь?
– А ты как думаешь?
– Я бы пожадничала.
– К счастью, Роуз, тебе до старости еще далеко. И мне тоже. Но мы должны вырабатывать правильную жизненную позицию, чтобы отодвинуть это время. Путешествовать. Все время быть в движении.
– Бедная старушка, – сказала я, и сердце мое стало легким и затанцевало, как перышко. – Бедная старушка, оставшаяся без ужина.
– Вообще-то ее лишили ужина, потому что ты оказалась на ее месте. – И снова его уверенная и нежная рука провела по контуру моей ссадины. – Слава Богу.
Беспомощные, неудержимые эмоции, которые скапливались в моей душе, пока я лежала в больнице, запалились, вспыхнули и взорвались ярким пламенем. Я осторожно подняла руку. Наши пальцы сплелись, и биение моего сердца стало громким, как барабан.
Хэл опустил руку и взял меню.
– Таджин из курицы? – В его устах это звучало невероятно экзотично.
В середине ужина он вдруг опустил нож и вилку.
– Я влюбляюсь в тебя, Роуз. Забавно, правда?
Меня пробрала дрожь.
Хэл часто уезжал на раскопки, и Мазарин, с ее твердым разумным взглядом на жизнь, полностью это одобряла.
Боль – это необходимость, – заявляла она, – иначе как мы познаем, что такое наслаждение?
Я подумала, что она рассуждает так из неведения, поскольку на тот момент своей жизни умная и хорошенькая Мазарин еще не познала боли. Я сказала, что верность аргумента может быть доказана только на личном опыте.
Неужели? – фыркнула она.
Не считая неприятного онемения в одном бедре, я быстро поправилась после аварии. Любовь и прилив адреналина в кровь, курсирующую по венам, особенно способствовали выздоровлению. С одной стороны, онемевшее бедро было даром свыше, поскольку у меня появилась куча времени для учебы в последующие два семестра. «У студентки есть все шансы стать лучшей, – писал мой довольный куратор в конце летнего семестра. – Посмотрим, сумеет ли она ими воспользоваться».
Хэл заботился обо мне: суетился вокруг меня, вызывал такси, следил, чтобы я не замерзала; мне казалось, будто кроме меня, других женщин на земле не существует. «Я тебя вылечу, – говорил он. – Тогда у нас появится время для нас двоих».
Он никогда не задавал вопросов – мое прошлое его не интересовало. И о своем он тоже рассказывать не хотел. Совершенно неважно, кем и чем мы были раньше, объяснял он, важно только настоящее.
Как он был прав! Солнце никогда еще не светило так ярко; небо никогда не было таким голубым. Мое тело стало невесомым, пульсирующим, ненасытным. Меня переполняли безумный восторг и благодарность, благоговение оттого, что это произошло со мной.
Он был незнакомцем, приехавшим из чужих краев; он был той второй половинкой, которую я искала.
В последний день летнего семестра мы гуляли у реки в ботаническом саду; журчание воды заглушало шум транспорта. Небо заволокла легкая дымка облаков; нос щипал сладкий аромат земли после дождя. Я растерла между пальцами стебелек лаванды с клумбы.
Хэл улыбнулся.
– Название «lavandus», – хитро произнес он, – произошло от латинского глагола «мыться». Римляне использовали лаванду в качестве мыла.
Я взяла его руку, разворошила сиренево-голубые соцветия, и листья выдохнули свой аромат. Я прижала его пальцы к своему лицу и вдохнула.
– Я купаюсь в тебе.
Хэл резко притянул меня к себе и поцеловал.
– Прекрасная Роуз, – пробормотал он. – Что я буду без тебя делать?
На следующий день, когда я собрала вещи и была готова уезжать, я позвонила ему домой.
– Дорогая, – у Мазарин был встревоженный голос, – Хэл уехал сегодня утром и забрал рюкзак.
Я похолодела.
– Он оставил сообщение?
– Нет. Я думала, ты знаешь.
– Вот видишь, – пробурчала Ианта, когда я вернулась домой, несчастная, с заплаканными глазами. – Говорила тебе, до добра это не доведет.
Хэла не было три недели, и все это время я балансировала на грани и снова и снова перебирала в памяти: что же я сделала неправильно? Почему? Я ставила под сомнение все: свой ум, свое тело, сексуальную неопытность, которую Хэл находил столь трогательной. Я пыталась определить, где же дала осечку, чем его не устроила, где допустила ошибку и почему он бросил меня, не сказав ни слова.
Три недели спустя раздался звонок – я открыла дверь и увидела Хэла. Он загорел и постройнел, но ему не помешало бы принять душ, а все пальцы были заклеены пластырем.
– Надевай ботинки, мы едем в Корнуэлл. Едва не потеряв дар речи, я спросила, смеясь:
– Где ты был? Я понятия не…
Он был искренне удивлен:
– Разве я тебе не говорил? На раскопках, на севере. Изучал Древний Рим.
Я почувствовала, как белею от ярости.
– Нет, не говорил. Почему ты не предупредил?
– Теперь я здесь, значит все в порядке, не так ли?
– Уходи.
Хэл просунул в дверь ботинок.
– Я купил тебе рюкзак. Хороший.
Несмотря на его обезоруживающую мольбу о том, что он всего лишь невежественный американец, который хочет как можно лучше изучить остров, и лишь я способна быть его проводником, Ианта возражала: незамужним девушкам не положено таскаться по сельской местности с молодыми мужчинами. Но мне было наплевать, и я оставила ее стоять на пороге с гневным лицом.
Когда я вернулась, на щеках у меня играл румянец, ступни покрылись коркой, бедро зажило, и я привыкла к звукам моря. Я рассказала Ианте о Пензансе, Маразионе, Хелстоне, Сент-Мозе… о том, как мы гуляли по прибрежной тропинке, наблюдая, как горные породы меняются от гранита к сланцу; как по вечерам сидели в пабах, пили пиво и сидр и ели рыбу с жареной картошкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95