Она все время чувствовала, что Уорнер смотрит на нее, когда она рядом со старой дамой опустилась на колени перед очагом. Странно, но она больше не стеснялась его и чувствовала себя как дома.
– Конечно есть. Уорнер, еще одну вилку из кухни! – В ее голосе чувствовалась та же повелительность, какая была у Уорнера в его молчаливом жесте, которым он требовал у ассистента скальпель в операционной, внутренне улыбнувшись, подметила Лин. Но он послушно заспешил в кухню, выполняя властную команду, и, возвратившись, принес вилку и для себя.
Тетя Мели говорила, обращаясь к Лин:
– Милая, вы должны провести Рождество завтра с нами, если у вас нет других планов. Верно ведь, Уорнер?
Но Лин покачала головой:
– Боюсь, что я завтра должна дежурить.
Глаза старушки опечалились.
– Дежурить в Рождество? Ну, милая, это мало радости!
– Еще меньше – у больных, – сухо сказал Уорнер. – Хотя должен сказать, что вы, сестры, действительно себя не жалеете, чтобы всеми силами скрасить им пребывание в больнице.
– У нас почти все понимают, как они себя чувствуют, находясь в больнице, а не дома, – сказала Лип. – В больнице и так остаются только самые необходимые люди на случай появления экстренных больных. Я буду завтра в детских палатах. Им грустнее всего бывает в праздники. Но знаете, – добавила она с улыбкой, – вы не думайте, что мы чувствуем себя мученицами. Мы тоже радуемся со всеми.
Уорнер подошел к книжным полкам и возвратился с тонкой книжечкой в кожаном переплете, страницу которой он заложил пальцем. Он протянул ее Лин, но она, повинуясь внезапному импульсу, сказала:
– Может быть, лучше вы его прочтете? Мне бы хотелось…
– Как угодно. – Он оперся о спинку дивана, на котором она сидела. Его руки, держащие книгу, были рядом; если бы она повернула голову, она могла бы коснуться их щекой.
…Лин слушала стихи, потрясенная и чистой верой, звучащей в них, и его глубоким серьезным голосом.
Дочитав четвертую, завершающую строфу, он замолчал, а потом, как бы про себя, повторил:
– «Надеюсь, что это так…» В этом для меня вся суть христианской веры.
Лин склонила голову, как бы соглашаясь с ним. Она не могла говорить. Она все время думала, что после самых первых мгновений, когда она все больше и больше внутренне тянулась к этому человеку, наконец пришло тс, чего ей больше всего хотелось, – узнать его глубже, через его мнения, через его любимые книги, через все, что ему наиболее дорого. И сегодня, почему-то казалось, он приглашает ее войти в этот заколдованный круг, проникнуть в который она раньше лишь мечтала. И она молчала и молчала, боясь разрушить это волшебство.
Глава 7
Пэтси быстро поправлялась и с середины января могла считаться вполне здоровой. У Лин были основания считать, что Майкл Кэррон приезжает навещать ее почти во все дни разрешенных посещений. Не раз, заходя к Пэтси, она заставала обоих, погруженных в настольные игры вроде «Вверх-вниз» или «Лудо», которые Пэтси обожала, говоря в объяснение: «Мой природный ум никогда не позволяет мне выигрывать, где нужно соображать; но там, где нужно бросать кости, ирландское счастье всегда меня выручает!»
Отец Пэтси приехал из Ирландии, чтобы забрать ее домой для отдыха, который ей полагался после болезни, прежде чем она вернется к своим обязанностям. Чтобы она не утомилась от долгого путешествия к себе в Голуэй, они договорились, что остановятся на ночевку в Дублине, доме у Майкла. Самого Майкла там уже не будет, но Лин сказала, что это удачная идея, спросив у Пэтси, довольна ли она и волнуется ли, что познакомится с сестрами Майкла. Но оказалось, что Пэтси смотрит на эту перспективу с мрачной тревогой.
– Целых три сестры, – хмуро сказала она, когда Лин помогала ей укладывать вещи в дорогу. – Дублинские девушки, – добавила она мрачно и загадочно, как если бы это многое объясняло.
– Ну и что ж такого? – не понимая, спросила Лин.
– Что такого?.. А то, что все дублинцы ходят задрав нос выше головы, такие они, видите ли, важные и разодетые! Я спросила у Майкла: «Скажи мне, где, интересно, твои сестры покупают себе платья?» А он сказал: «Ну, где… На Грэфтон-стрит, где же еще?» Так что сама видишь, какой у них уровень и как мне придется тоже стараться не ударить в грязь лицом – это мне-то, у которой все платья шила одна женщина в Клэнмое? Все до одного, кроме того розового, что ты не позволяешь мне надевать!..
Лин подавила смех.
– Ну, Грэфтон-стрит – это не Пятая авеню или рю де ля Пэ! – возразила она.
– Может, оно и так, но…
– Ну хорошо, если это и так, ты думаешь, Майклу не все равно, где ты одеваешься – в Клэнмое или на Грэфтон-стрит? Да когда он в первый раз увидел тебя после операции, ты была со вкусом одета в неотбеленную бязь, завязанную на шее тесемками! – отпарировала Лин, не щадя ее.
Пэтси застыла, держа платье в руках:
– Неужели? Я не помню.
– Да! Он в первый же день приехал и так упрашивал, чтобы ему разрешили увидеть тебя, что сестра позволила ему заглянуть одним глазком в щелку, когда ты еще спала. И поверь, дорогая Пэтси, ты была не в лучшем виде тогда.
– О Боже! А что он сказал?
– Сестра не доложила об этом. Но, правда, сказала, что он смотрел на тебя чуть ли не с молитвенным выражением.
– С молитвенным?!
– Да. Так сказала сестра. Больше я ничего не знаю. – И Лин низко нагнулась над чемоданом Пэтси, чтобы скрыть свой смех над ее пораженным молчанием, показывающим, какое глубокое впечатление на нее произвело это наблюдение сестры. Во всяком случае, она благополучно уехала на следующий день, и вскоре Лин получила от нее первое письмо, которое ее полностью успокоило, потому что Пэтси писала, что сестры Майкла – совсем не гордячки и очень славные, почти как сам Майкл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60