Неловко повернув голову, она услышала хруст у основания шеи. Будь с ней рядом сейчас Чарльз Рэмси, он, несомненно, сумел бы избавить ее от боли.
Желание ее было, конечно, бессмысленным. Ведь они с ним только что распрощались. Но как же ей хотелось, чтобы он был сейчас здесь!
В конце улицы Пруденс остановилась и посмотрела вниз. Брайтон весь сверкал в угасающем свете дня. Воды Ла-Манша отливали серебром и бронзой. Однако вдали все уже начало тонуть во мраке.
Тимоти, шедший на шаг впереди нее, тоже остановился и обернулся. В лицо ему ударил луч заходящего солнца, мгновенно окрасив его кожу в цвет золота. Его волосы казались золотыми нитями, а ресниц, бровей и лица словно коснулись пальцы Мидаса. И этот прекрасный, как ангел, мужчина приехал в Брайтон с единственной целью – быть рядом с ней. У Пруденс перехватило на миг дыхание при этой мысли, вызвавшей в ней те самые чувства, которые она пыталась подавить в себе весь день.
– Пенни за твои мысли, – сказал Тимоти небрежным тоном и, достав из кармана монету, подбросил ее в воздух, где она, попав в луч солнечного света, засверкала, как золото.
Пруденс поймала монету. Это оказался не пенс, а серебряный шестипенсовик. Большинство невест в Англии клали его в свою туфлю на счастье накануне свадьбы. Но ей, подумала Пруденс, союз с этим стоящим рядом с ней мужчиной сулил не шестипенсовики в туфлях, а позор и скандал.
Он подошел к ней, и на его лицо упала тень. Пруденс пожалела, что загородила ему солнце, превращавшее его в настоящего красавца. Как бы ни сложились в дальнейшем их отношения, ей не хотелось, даже на миг, лишать его красоту блеска.
Он взял в свои ладони ее руку, в которой был зажат шестипенсовик.
– О чем ты думаешь, Пру? У тебя на лице такое странное выражение.
Вечер был необычайно душным и жарким, и ладони Тима казались слишком горячими. Она не могла отрицать, что ее влечет к нему, и однако его откровенное стремление к близости с ней отравляло ей всякое удовольствие от общения с ним. Она уронила шестипенсовик ему в ладонь, и он тут же отпустил ее руку, боясь, как бы монета не проскользнула у него между пальцами. Нахмурив брови, он подбросил монету в воздух, поймал ее и вновь подбросил.
– Так ты не скажешь мне, Пру, что тебя гнетет?
В попытке скрыть смущение, которое вызвал в ней вопрос Тима, Пруденс шагнула на тянущуюся вдоль Нью-Стайна узкую полосу травы, тем самым побудив кузена последовать за ней. На зелень все еще падали косые лучи заходящего солнца, но очень скоро тени, отбрасываемые зданиями отелей и домами на западной стороне улицы, должны были окончательно поглотить свет.
– Я думала, что всему на свете когда-нибудь приходит конец, – с трудом выдавила из себя Пруденс. Наконец-то она это сказала! Оказывается, у нее тоже было достаточно храбрости, чтобы испытать себя, узнать, на что она способна. Рывком она повернулась к Тимоти, горя нетерпением увидеть его реакцию.
Тим, только что в очередной раз подбросивший вверх шестипенсовик, упустил его, и монета упала в траву. Однако он не стал наклоняться и искать ее. Взгляд его был прикован к лицу Пруденс.
– Конец?
– Да. – Ей очень хотелось, чтобы он ее понял. Она заглянула в самую глубину его небесно-голубых глаз, мысленно приказывая ему понять принятое ею решение и смириться с ним. – Да, – повторила она, – всему когда-нибудь приходит конец. Яркому солнечному дню, горестям и болезням, несбыточным мечтам и бессмысленным надеждам.
Тимоти поднял руку, стремясь, очевидно, заслониться от слишком яркого света или, может, для того, чтобы остановить поток ее слов.
Пруденс безжалостно продолжала:
– А теперь, дорогой кузен, настал конец моему пребыванию в твоем доме.
Он схватил ее за руку, словно надеясь таким образом заставить замолчать.
– Нет!
Печаль и сознание огромной потери теснили ей грудь, мешая дышать. На мгновение она почувствовала головокружение, и ее голос упал до шепота:
– Я не могу остаться. Думаю, ты понимаешь почему.
Дрожащей рукой он прикрыл глаза, чтобы не видеть умоляющего выражения на ее лице, вообще ничего не видеть.
– Я не могу потерять тебя, Пру. Особенно сейчас. Мысль об этом слишком ужасна, я не в силах ее вынести. Постарайся понять. Я слишком много потерял в последнее время. Никогда и ни в ком я не нуждался так, как сейчас в тебе.
Пруденс вдруг стало жарко – невыносимо жарко и тесно – в своем легком летнем платье. Дул легкий бриз, но его было явно недостаточно, чтобы охладить ее пылающую кожу. Она была вся мокрая от пота, и волосы прилипли у нее сзади к шее. Взгляд ее упал на Ла-Манш, который простирался внизу, зеленый и холодный, насколько мог охватить взор. Ее вдруг охватило страстное желание ринуться вниз, прочь от жара слов Тимоти, прочь от жара его взгляда, от тяжелого липкого жара его желания, и, погрузившись в воды океана, вернуть утраченное ощущение чистоты и прохлады.
Слова Тима терзали Пруденс, и, глядя на Удлиняющиеся с каждым мгновением тени, она чувствовала, что ее решимость тает. Слезы подступили к глазам, и Пру поспешно отвернулась, не желая, чтобы он их видел. Ей нельзя проявлять слабость. Она должна быть мужественной, должна идти вперед, в неизвестность, каким бы мучительным ни был каждый шаг.
– Ради всего, что мне дорого: ради моей кузины и племянниц, ради того, чтобы ты сохранил все, что есть в тебе светлого, доброго и чистого, Тим, я должна найти другое место, которое могла бы назвать домом.
Он понимал, что она права. И она видела, что он это понимает. Над верхней губой у него выступили капельки пота. Но он не хотел смотреть правде в лицо. Тряхнув головой, он убрал дрожащей рукой упавшую на лоб прядь волос й устремил взгляд на заходящее солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75