То льют тяжелые грозовые дожди, то небо вновь обретает чарующую лучезарную прозрачность. Бывают дни, когда все чуть удаленные предметы словно растворяются в свете, осыпанные золотистой солнечной пылью. И тогда вздымающаяся над деревней и над лесами остроконечная вершина Гизуны кажется более высокой и как бы невесомой, а плывущие по небу крохотные золотисто-белые облака с перламутрово-серыми тенями лишь подчеркивают его ослепительную голубизну.
Ручьи, журчащие среди густой зелени папоротников, становятся тоньше и пересыхают, а телеги, запряженные облепленными роем мух волами, неспешно катятся по дорогам, погоняемые обнаженными по пояс мужчинами.
Днем Рамунчо жил в это лето беспокойной жизнью пелотари (игрока в лапту): вместе с Аррошкоа он разъезжал по деревням, устраивал соревнования и играл.
Но только вечера были смыслом и целью его существования.
Вечера!.. Сидеть рядом с Грациозой в теплом и благоуханном сумраке сада, обвить руками ее стан, привлечь к себе доверчиво склоняющуюся к нему фигурку и долго, ничего не говоря, касаясь щекой ее волос, вдыхать юный и свежий запах ее тела. Эти долгие объятья, которым она уже не противилась, мучительно возбуждали его. Он чувствовал ее доверчивую покорность и готовность позволить ему все; но какая-то детская стыдливость, благоговение перед ее чистотой, сама безмерность его любви удерживали Рамунчо от последней и высшей близости. Иногда, чувствуя, что он не в силах противиться властному желанию раствориться в ней в восторге блаженного небытия, он внезапно вставал и, как тогда в Эррибияге, чтобы справиться с опасным возбуждением, изо всех сил потягивался, совсем как кот, – смеясь говорила Грациоза…
24
Франкиту удивляло совершенно необъяснимое поведение сына, который, похоже, совсем больше не виделся с Грациозой и тем не менее даже не говорил о ней. Гнетущая печаль охватывала ее при мысли о скорой разлуке, но со своим привычным крестьянским терпением, она ничего не говорила и наблюдала.
Как-то в один из тех вечеров, когда он торопливо и таинственно собирался уходить задолго до часа ночной контрабанды, она встала у него на пути и, устремив на него пристальный взгляд, спросила:
– Куда ты идешь, сын?
Увидев, как он, смущенно покраснев, отвернулся, она сразу все поняла.
– Хорошо, теперь я знаю… Да, знаю!..
Она была взволнована своим открытием еще больше, чем он. Ей даже не пришло в голову, что это могла быть не Грациоза, а какая-нибудь другая девушка: она слишком хорошо знала своего сына. Но при мысли о том дурном, что они могли делать, ее охватили страх и угрызения совести, и в то же время из глубины ее сердца поднималось чувство, которого она стыдилась, как преступления, – дикая, исступленная радость… Потому что… если они уже были близки, то будущее ее сына будет таким, как она мечтала. Она достаточно хорошо знала Рамунчо, чтобы быть уверенной, что он никогда не изменит и не бросит Грациозу.
Она все еще загораживала ему дорогу, и оба молчали.
– И что вы с ней делали? – решилась она наконец спросить. – Скажи мне правду, Рамунчо, вы не делали ничего дурного?
– Дурного? О, ничего, матушка, ничего дурного, клянусь вам…
Вопрос этот не вызвал у него никакого раздражения, он ответил спокойно, прямо глядя в глаза матери своим открытым, искренним взглядом. Он говорил правду, и она ему поверила.
Но так как она все еще стояла перед ним, положив руку на задвижку двери, он глухо сказал, с трудом сдерживая свои чувства:
– Вы не можете помешать мне пойти туда, когда мне до отъезда осталось всего три дня.
И тогда, смирив смятение своих собственных противоречивых мыслей, мать уступила этой молодой взбунтовавшейся воле и отошла от двери.
25
Это был их последний вечер, так как накануне в мэрии Сен-Жан-де-Люза он подписал немного дрожащей рукой обязательство служить три года во втором полку морской пехоты, стоящем гарнизоном в одном из военных портов на Севере.
Это был их последний вечер, и они решили, что пробудут вместе дольше, чем обычно, до полуночи, которая в деревнях считается временем неприличным и опасным, а юной невесте, непонятно почему, после полуночи все казалось более серьезным и греховным.
Несмотря на весь пыл их желаний, даже в этот последний вечер накануне разлуки, им даже в голову не пришло позволить себе нечто большее, чем обычно.
Напротив, в этот грустный прощальный вечер их чувства были особенно целомудренны, так велика была сила их вечной любви.
Менее осторожные, чем всегда, потому что все равно это свидание было последним, они осмелились болтать на своей скамейке влюбленных, чего они никогда раньше не делали. Они говорили о будущем, которое представлялось им таким далеким – ведь в их возрасте три года кажутся вечностью.
Через три года, когда он вернется, ей будет двадцать лет, и тогда, если ее мать будет по-прежнему категорически против, то через год, будучи совершеннолетней, она сможет действовать вопреки ее воле, так было окончательно решено между ними.
Они не знали, удастся ли наладить переписку во время долгого отсутствия Рамунчо: все так осложнялось из-за необходимости сохранять тайну. Аррошкоа, их единственный возможный посредник, обещал им свою помощь; но он был такой переменчивый, такой ненадежный! Боже мой! А вдруг он их выдаст! И потом, согласится ли он передавать запечатанные письма? А иначе не будет никакой радости писать друг другу. В наши дни, когда средства связи доступны и надежны, практически не существует такой абсолютной разлуки, как та, что вскоре ожидала юных влюбленных; они скажут друг другу то торжественное «прощай», какое говорили любовники тех далеких времен, когда еще существовали страны, где не было гонцов, где расстояния внушали ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51