..» Тогда офицер выстрелил маме в голову…
Папочка, мне исполнилось сегодня 15 лет. Я очень похудела, глаза у меня ввалились, кожа на руках потрескалась, волосы мне остригли под ноль. Когда я кашляю, из горла идет кровь – они отбили мне легкое.
А помнишь, папа, мое тринадцатилетие? Как весело отмечали мы мой день рождения! Ты мне сказал тогда: «Расти, доченька, на нашу с мамой радость и счастье!» Играл патефон, подруги поздравляли меня, мы пели наши любимые пионерские песни.
А сейчас, папа, как посмотрю на себя в зеркало, мне становится страшно. Платье – одни лохмотья, на шее оттиснут номер, словно я преступница; я высохла, как скелет, мои глаза постоянно слезятся. Разве скажешь, что мне 15 лет! Я больше никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Слоняются голодные, запуганные проклятыми овчарками. Каждый день людей уводят расстреливать.
Да, папа, я рабыня у немецкого барона. Стираю белье и убираю скотный двор. Работы много, а кормят два раза в день. Ем я из корыта вместе с поросятами Розой и Кларой. Так приказал барон. «Русские были и будут свиньями», – говорит он. – Я очень боюсь Клары. Это большая и ненасытная свинья. Она мне едва палец не откусила, когда я из корыта вытаскивала картофелину.
Живу я в хлеву, заходить в дом мне запрещено. Однажды горничная, полячка Юзефа, дала мне кусок хлеба. Хозяйка, узнав об этом, отхлестала ее плеткой.
Два раза я пыталась бежать, но управляющий настигал меня и возвращал назад. Барон приходил в бешенство. Он бил меня ногами, пока я не потеряла сознание. Затем меня обливали водой и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость, Юзефа сказала мне, что господа возвращаются в Германию, забирая с собой большую партию рабов и рабынь из нашего края. Они хотят забрать и меня. Но я не хочу ехать в эту распроклятую Германию и не поеду! Лучше я умру на родной земле, чем позволю затоптать себя в грязь на проклятой чужбине. Только смерть может спасти меня от тяжелых мук.
Не хочу больше страдать, как рабыня, у этих проклятых, свирепых фашистов, которые не дают мне житья…
Заклинаю тебя, отец: отомсти за маму и за меня.
До свиданья, дорогой папочка, иду умирать.
Твоя дочь Катя Сусанина.
Сердце говорит мне: письмо дойдет».
На потертом мятом конверте было написано: «Действующая армия, полевая почта… Сусанину Петру Ивановичу». На обратной стороне конверта карандашом была сделана приписка: «Дорогие дяденьки и тетеньки, кто найдет это спрятанное от немцев письмо, прошу вас: бросьте его в почтовый ящик. Я повесилась на дереве».
В глазах Владимира Грязных стояли слезы.
– Прошу вас, пани Лела, отдайте мне это письмо. Я доставлю его по адресу, передам его нашим!
Лисовская резко вскинула голову и посмотрела в глаза Владимиру.
– Хорошо, Володя, возьмите письмо. Я верю вам!
* * *
Над рекой сонно покачивался легкий туман. Наступающий рассвет разгонял белесые облака. Вдали проступали очертания темных гор.
– Там партизаны! – сказал сам себе Владимир Грязных, развешивая на ветвях дерева мокрые брюки и куртку.
Этой ночью он в одежде переплыл Горынь, имея при себе в закрытой стеклянной баночке письмо Кати Сусаниной. Лишь на пятый день поисков ему удалось выйти на один небольшой «зеленый маяк» партизан, находившийся недалеко от дороги Ровно – Луцк. Катино письмо было послано самолетом в Москву.
Грязных рассказал Медведеву, Лукину и Стехову, что, по его мнению, Лидия Лисовская ненавидит оккупантов, но тщательно скрывает это. Руководство отряда пришло к выводу, что Лисовская с ее умом и связями была бы полезна для советской разведки.
Николаю Гнидюку было дано задание собрать о Лисовской необходимую информацию и постараться познакомиться с ней. Ему это удалось, правда, в данном случае он выступал под именем пана Болека.
Познакомившись с Лисовской ближе, Гнидюк открылся ей, сказав, что он партизан. Для Лидии это было полной неожиданностью. Она побаивалась пана Болека, у которого была репутация ловкого и напористого спекулянта, о нем Леон Метко говорил, что он сотрудничает с гестапо. Инженер Метко действительно так считал, поскольку не раз видел Болека в обществе агентов тайной полиции и слышал от них похвальные отзывы о нем.
Некоторое время спустя Лисовская рассказала Болеку, что немцы уничтожили всю ее семью и что она и ее сестра ненавидят фашистских офицеров до глубины души, хотя и принимают их у себя.
«Пусть только нам скажут – мы отравим любого из них», – заверила она.
– Все эти знакомства, – сказала Лидия, – спасают меня от угона на принудительный труд в Германию. Кроме того, есть еще одна причина…
Эта «вторая причина», вскользь упомянутая Лидией, привлекла особое внимание опытного разведчика. О ней был немедленно поставлен в известность Центр. Было высказано предположение, что Лисовская, возможно, сотрудничает с какой-либо польской националистической организацией за границей или с английской «Интеллидженс сервис». Тем временем Гнидюк начал получать от Лидии и Майи разведывательную информацию, но держал ее в резерве до уточнения личности пани Лисовской.
Через несколько дней из Центра пришло сообщение, в котором говорилось, что Лисовская еще до войны оказала советской разведке ряд серьезных услуг. Паролем для связи с ней были слова «Привет от Попова».
Из Центра поступило указание Кузнецову войти в контакт с Лисовской, но не раскрывать себя до тех пор, пока не будет уверенности, что ей можно доверять. В салон к пани Леле обер-лейтенанта Зиберта привел инженер Леон Метко. Представляя его хозяйке, Метко сказал:
– Обер-лейтенант Зиберт происходит из образцовой немецкой семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74